Российский академический
Молодежный театр
+7 (495) 692-00-69 (касса)
Театральная пл., д. 2
Улыбка Антон Палыча
Антон Палыч по природе своей был человек иронический. Так сказать, иронист. Это была его натура, его стихия, отношение к жизни и смерти, к людям, к себе. Особенно эта стихия взыгрывала в театре; недаром герои его, по словам Жана Вилара, - "из мира иронии", а пьесы свои с летальным исходом он определял, как комедии. Вот уже больше ста лет стараются это понять и, в меру понимания, воплотить. То играют в разные игры с жанром; то на героев смотрят с пренебрежением, да еще и ссылаясь на автора, - мол, доктор же был, диагност, трезвый, холодный.
Автор не виноват. Он был разным, если надо - суровым и саркастичным, и грустным, и упоительно радостным. Но ирония всегда была наготове и знала, когда ей прорваться, в каких дозах, открыто или скрыто; как соединиться с другим - с симпатией или отторжением; дозволено ли ей пребывать внутри драмы или вступать в союз с лирикой. Многое ей дозволено - в том числе, особая подсветка даже любимых героев, которым ни героизм, ни романтизм не показаны, зато подножек и подвохов им по пьесам расставлено предостаточно. С другой стороны, концентрируясь в бессмертном образце недотепы (слово, непереводимое ни на какой язык и людям иных стран непонятное), ирония не мешает теплу и не дает эффекта отчуждения.
А это для нас нелегко. Нелегко понять, тем более - воплотить эту дружбу разных начал, диалектику Чехова. Театр взыскует определенности; сложность и переливы настроений, двойная оптика зрения не всегда по силам ему. И бродят порой по сценам какие-то недобрые Вафли и хмурые, зловещие Епиходовы, и паноптикум водевильных героев резвится в стиле "Кривого зеркала".
Не везде, разумеется, не всегда. В свой юбилейный сезон Чехов получил в подарок нового дядю Ваню, совершенного недотепу, театром явно любимого, живого и человечного (Сергея Маковецкого, как легко догадаться) - и целую компанию подобных же недотеп из тех миниатюр, что он называл "безделицами". Первому скоро год отроду; наш случай - комедии и шутки Чехова в версии Алексея БОРОДИНА в РАМТе - свежий, второй.
- А смешно будет?
- Не будет!!! Почему должно быть смешно?!
Из диалога с А.В.Бородиным
Однако зал смеялся каким-то незлым, легким смехом - трудный премьерный зал из подростков и театральных завсегдатаев; и те, и другие по-разному, но потенциально опасны. Первые - потому что почти (или вовсе) ничего не читают, Чехова не знают и боятся чего-то нравоучительного из давних времен. Вторые - потому что нагляделись не в меру, чеховского - в особенности, и не слишком восприимчивы к новому, когда оно подано так легко и мягко, как здесь, без "резких концепций" (формула О.Н.Ефремова), прессинга, допингов и всякой иной "крутизны". Доверчиво подано. С доверием к автору, к зрителям и к себе - к тому, что ощущается изнутри.
БОРОДИН. Я подумал: наша жизнь сегодня - скопище несуразиц, абсурда. В пьесах Чехова захотели отпраздновать свадьбу, ну, что получилось - известно. Захотели сделать предложение, отметить юбилей - ничего не получилось. Хотели, чтобы было хорошо, а ничего не выходит. И вся жизнь наша примерно из этого и состоит. Мне кажется, что этот спектакль - гимн человеческой несуразности.
У Чехова в этих пьесах - абсолютно беспощадный взгляд на героев. Я надеюсь, нам удастся уйти от того, чтобы смотреть на героев пьес и думать, что они глупы и смешны, а мы умны и серьезны. Мы должны понимать, что мы абсолютно такие же. Если это удастся - значит, все получилось.
Все так и получилось, за исключением беспощадности - ее в спектакле нет, хотя иронии хватает. Но стоило, как видно, ощутить что-то чеховское в себе, чтобы рухнула граница между нами и персонажами. Вроде того, что некогда почувствовал Анатолий Эфрос в "Женитьбе" - и "ошинелил" ее, очеловечил ее героев, дал им право на душу, на драму, на наше сочувствие, не снимающее усмешки.
Итак, вот одно ощущение: они - это мы, и они - люди как люди, пусть и недотепы. Ощущение сходства и даже родства.
Другое - восторг режиссера перед пьесами, которого он не скрывал. Незамутненный взгляд на маленькие чеховские шедевры, что бы сам автор на их счет ни писал.
ЧЕХОВ. Удалось мне написать глупый водевиль, который благодаря тому, что он глуп, имеет удивительный успех…
…Я нацарапал …паршивенький водевильчик…
…Разве это труд? Разве тут страсть?...
Эти чеховские насмешки - вряд ли кокетство перед адресатами; скорее - вспышки бурлящей самоиронии. Отлично он знал и соблюдал условия игры в немудреном как будто жанре.
ЧЕХОВ. Условия: 1) сплошная путаница, 2) каждая рожа должна быть характером и говорить своим языком, 3) отсутствие длиннот, 4) непрерывное движение…
Все это, заложенное в миниатюрах, Бородин извлекает и берет на вооружение. Но делает нечто и сверх того: возвращает водевильные атрибуты жанру, у которого Чехов их отнял, - летучий темпоритм, музыкальность, пение, танец.
И еще более важное: он ощущает эти шутки как единый и целостный мир, где у каждой истории - свое место, но они не мешают друг другу, соединяясь в общем пространстве сцены, поочередно здесь возникая. Герои одной истории, отыграв свой фрагмент, уступают место следующим, а то и остаются на сцене, занимаясь своими делами или представляя живой фон для других, для чего используется пунктиром идущая "Свадьба". Словно огромная коммуналка, где соседи друг друга не замечают, но мы-то видим их разом и видим, насколько они похожи, какой это действительно общий мир и как узнаваем этот абсурд бытия. Эти сражения из-за ерунды, как в "Предложении", когда из мухи раздувают слона и бросаются в бой со всем жаром страсти, отведенным природой (правда, для иных целей). И то, что в театре называют "диалог вне партнера", а в просторечии говорят про Фому и Ерему, - глухота или тупость, чем всех доводит до транса местная ведьма Мерчуткина (у Татьяны МАТЮХОВОЙ - субтильная, обманчиво кроткая втируша).
При этом интерес к спектаклю держится не столько вихрем анекдотов, "сплошной путаницей", ловко управляемой режиссером, сколько "живыми лицами", "каждой рожей". Во-первых, монстров здесь нет - "рожи" забавны и симпатичны. Во-вторых, знакомые незнакомцы.
Вот выносит на авансцену героев "Медведя". Вдовушка Попова (Мария РЫЩЕНКОВА), словно вчерашняя институтка - сдержанность, приличие, тихий тон (тот случай, когда "в тихом омуте…"). На эту стену приличия натыкается "медведь", помещик Смирнов (Илья ИСАЕВ), брутальный и хамоватый, в конце концов, пасующий перед слабостью. И дальше разворачивается процесс - от ненависти к любви, - постепенный и неуклонный, заметный сначала нам, а потом уж героям.
В "Предложении" неутомимые спорщики, из всего высекающие конфликт, потенциальные жених и невеста, рискуют не дойти до финиша - сговора, свадьбы. Рывок вперед - два назад; словно дурная бесконечность, не имеющая исхода. И ясно, что хэппи-энда не будет, хотя эти двое, неврастеник Ломов (Александр ДОРОНИН) и склочная прелестница Наталья (Дарья СЕМЕНОВА), в общем-то, созданы друг для друга.
Всех лиц не перечесть - их целый сонм, более тридцати, и многие весьма любопытны, но о них уже и написано многое. К тому же, есть внутренние проблемы - из тех, когда театр отступает от собственных (и чеховских) "условий игры". Проблемы, вероятно, временные - спектакль возник и быстро исчез в конце сезона, не устоялся, не "обыгрался", как говорят в театре, не задышал на публике. Все еще впереди…
А пока в калейдоскопе порой смазаны лица, как в "Свадьбе", которой отведена здесь роль фона, оттесненного всем другим. Или от симпатии к бедолаге вдруг исчезает ирония, и он уже не недотепа, а драматический герой, пришедший из чеховской большой пьесы. Из образа уходит объем, из спектакля - легкое дыхание, из трагикомедии отсекается вторая, равноправная ее часть. Так произошло с Нюхиным, героем финальной истории "О вреде табака", сыгранной Алексеем МАСЛОВЫМ сильно, но еще, по-видимому, не свободно. "…на вид я весел, а …плакать хочется" - формула выполнена наполовину.
Быть может, тут сказалась установка режиссера на "несмешное", до того побежденная автором? Установка понятная - от гуманности; от неизбывности абсурда жизни, как бы он ни был комичен. Но, думается, впечатляющий эпилог не стал бы слабее после чеховской последней улыбки.
А эпилог действительно мощный. Когда развернется простая и всеобъемлющая установка Станислава БЕНЕДИКТОВА, и мы увидим внутренний двор, дом снаружи, а в проемах дверей сгрудятся все герои, как слушатели лекции Нюхина, как зрители этого театра в театре, что-то случится в спектакле. Изменится его интонация; ирония отступит, уйдет в подтекст, станет грустной и горьковатой, что так часто у Чехова и что называем привычно "человеческой комедией" или "иронией судьбы".
Что ж, как итог - это верно…
Татьяна Шах-Азизова
"Экран и сцена"
Автор не виноват. Он был разным, если надо - суровым и саркастичным, и грустным, и упоительно радостным. Но ирония всегда была наготове и знала, когда ей прорваться, в каких дозах, открыто или скрыто; как соединиться с другим - с симпатией или отторжением; дозволено ли ей пребывать внутри драмы или вступать в союз с лирикой. Многое ей дозволено - в том числе, особая подсветка даже любимых героев, которым ни героизм, ни романтизм не показаны, зато подножек и подвохов им по пьесам расставлено предостаточно. С другой стороны, концентрируясь в бессмертном образце недотепы (слово, непереводимое ни на какой язык и людям иных стран непонятное), ирония не мешает теплу и не дает эффекта отчуждения.
А это для нас нелегко. Нелегко понять, тем более - воплотить эту дружбу разных начал, диалектику Чехова. Театр взыскует определенности; сложность и переливы настроений, двойная оптика зрения не всегда по силам ему. И бродят порой по сценам какие-то недобрые Вафли и хмурые, зловещие Епиходовы, и паноптикум водевильных героев резвится в стиле "Кривого зеркала".
Не везде, разумеется, не всегда. В свой юбилейный сезон Чехов получил в подарок нового дядю Ваню, совершенного недотепу, театром явно любимого, живого и человечного (Сергея Маковецкого, как легко догадаться) - и целую компанию подобных же недотеп из тех миниатюр, что он называл "безделицами". Первому скоро год отроду; наш случай - комедии и шутки Чехова в версии Алексея БОРОДИНА в РАМТе - свежий, второй.
- А смешно будет?
- Не будет!!! Почему должно быть смешно?!
Из диалога с А.В.Бородиным
Однако зал смеялся каким-то незлым, легким смехом - трудный премьерный зал из подростков и театральных завсегдатаев; и те, и другие по-разному, но потенциально опасны. Первые - потому что почти (или вовсе) ничего не читают, Чехова не знают и боятся чего-то нравоучительного из давних времен. Вторые - потому что нагляделись не в меру, чеховского - в особенности, и не слишком восприимчивы к новому, когда оно подано так легко и мягко, как здесь, без "резких концепций" (формула О.Н.Ефремова), прессинга, допингов и всякой иной "крутизны". Доверчиво подано. С доверием к автору, к зрителям и к себе - к тому, что ощущается изнутри.
БОРОДИН. Я подумал: наша жизнь сегодня - скопище несуразиц, абсурда. В пьесах Чехова захотели отпраздновать свадьбу, ну, что получилось - известно. Захотели сделать предложение, отметить юбилей - ничего не получилось. Хотели, чтобы было хорошо, а ничего не выходит. И вся жизнь наша примерно из этого и состоит. Мне кажется, что этот спектакль - гимн человеческой несуразности.
У Чехова в этих пьесах - абсолютно беспощадный взгляд на героев. Я надеюсь, нам удастся уйти от того, чтобы смотреть на героев пьес и думать, что они глупы и смешны, а мы умны и серьезны. Мы должны понимать, что мы абсолютно такие же. Если это удастся - значит, все получилось.
Все так и получилось, за исключением беспощадности - ее в спектакле нет, хотя иронии хватает. Но стоило, как видно, ощутить что-то чеховское в себе, чтобы рухнула граница между нами и персонажами. Вроде того, что некогда почувствовал Анатолий Эфрос в "Женитьбе" - и "ошинелил" ее, очеловечил ее героев, дал им право на душу, на драму, на наше сочувствие, не снимающее усмешки.
Итак, вот одно ощущение: они - это мы, и они - люди как люди, пусть и недотепы. Ощущение сходства и даже родства.
Другое - восторг режиссера перед пьесами, которого он не скрывал. Незамутненный взгляд на маленькие чеховские шедевры, что бы сам автор на их счет ни писал.
ЧЕХОВ. Удалось мне написать глупый водевиль, который благодаря тому, что он глуп, имеет удивительный успех…
…Я нацарапал …паршивенький водевильчик…
…Разве это труд? Разве тут страсть?...
Эти чеховские насмешки - вряд ли кокетство перед адресатами; скорее - вспышки бурлящей самоиронии. Отлично он знал и соблюдал условия игры в немудреном как будто жанре.
ЧЕХОВ. Условия: 1) сплошная путаница, 2) каждая рожа должна быть характером и говорить своим языком, 3) отсутствие длиннот, 4) непрерывное движение…
Все это, заложенное в миниатюрах, Бородин извлекает и берет на вооружение. Но делает нечто и сверх того: возвращает водевильные атрибуты жанру, у которого Чехов их отнял, - летучий темпоритм, музыкальность, пение, танец.
И еще более важное: он ощущает эти шутки как единый и целостный мир, где у каждой истории - свое место, но они не мешают друг другу, соединяясь в общем пространстве сцены, поочередно здесь возникая. Герои одной истории, отыграв свой фрагмент, уступают место следующим, а то и остаются на сцене, занимаясь своими делами или представляя живой фон для других, для чего используется пунктиром идущая "Свадьба". Словно огромная коммуналка, где соседи друг друга не замечают, но мы-то видим их разом и видим, насколько они похожи, какой это действительно общий мир и как узнаваем этот абсурд бытия. Эти сражения из-за ерунды, как в "Предложении", когда из мухи раздувают слона и бросаются в бой со всем жаром страсти, отведенным природой (правда, для иных целей). И то, что в театре называют "диалог вне партнера", а в просторечии говорят про Фому и Ерему, - глухота или тупость, чем всех доводит до транса местная ведьма Мерчуткина (у Татьяны МАТЮХОВОЙ - субтильная, обманчиво кроткая втируша).
При этом интерес к спектаклю держится не столько вихрем анекдотов, "сплошной путаницей", ловко управляемой режиссером, сколько "живыми лицами", "каждой рожей". Во-первых, монстров здесь нет - "рожи" забавны и симпатичны. Во-вторых, знакомые незнакомцы.
Вот выносит на авансцену героев "Медведя". Вдовушка Попова (Мария РЫЩЕНКОВА), словно вчерашняя институтка - сдержанность, приличие, тихий тон (тот случай, когда "в тихом омуте…"). На эту стену приличия натыкается "медведь", помещик Смирнов (Илья ИСАЕВ), брутальный и хамоватый, в конце концов, пасующий перед слабостью. И дальше разворачивается процесс - от ненависти к любви, - постепенный и неуклонный, заметный сначала нам, а потом уж героям.
В "Предложении" неутомимые спорщики, из всего высекающие конфликт, потенциальные жених и невеста, рискуют не дойти до финиша - сговора, свадьбы. Рывок вперед - два назад; словно дурная бесконечность, не имеющая исхода. И ясно, что хэппи-энда не будет, хотя эти двое, неврастеник Ломов (Александр ДОРОНИН) и склочная прелестница Наталья (Дарья СЕМЕНОВА), в общем-то, созданы друг для друга.
Всех лиц не перечесть - их целый сонм, более тридцати, и многие весьма любопытны, но о них уже и написано многое. К тому же, есть внутренние проблемы - из тех, когда театр отступает от собственных (и чеховских) "условий игры". Проблемы, вероятно, временные - спектакль возник и быстро исчез в конце сезона, не устоялся, не "обыгрался", как говорят в театре, не задышал на публике. Все еще впереди…
А пока в калейдоскопе порой смазаны лица, как в "Свадьбе", которой отведена здесь роль фона, оттесненного всем другим. Или от симпатии к бедолаге вдруг исчезает ирония, и он уже не недотепа, а драматический герой, пришедший из чеховской большой пьесы. Из образа уходит объем, из спектакля - легкое дыхание, из трагикомедии отсекается вторая, равноправная ее часть. Так произошло с Нюхиным, героем финальной истории "О вреде табака", сыгранной Алексеем МАСЛОВЫМ сильно, но еще, по-видимому, не свободно. "…на вид я весел, а …плакать хочется" - формула выполнена наполовину.
Быть может, тут сказалась установка режиссера на "несмешное", до того побежденная автором? Установка понятная - от гуманности; от неизбывности абсурда жизни, как бы он ни был комичен. Но, думается, впечатляющий эпилог не стал бы слабее после чеховской последней улыбки.
А эпилог действительно мощный. Когда развернется простая и всеобъемлющая установка Станислава БЕНЕДИКТОВА, и мы увидим внутренний двор, дом снаружи, а в проемах дверей сгрудятся все герои, как слушатели лекции Нюхина, как зрители этого театра в театре, что-то случится в спектакле. Изменится его интонация; ирония отступит, уйдет в подтекст, станет грустной и горьковатой, что так часто у Чехова и что называем привычно "человеческой комедией" или "иронией судьбы".
Что ж, как итог - это верно…
Татьяна Шах-Азизова
"Экран и сцена"