Российский академический
Молодежный театр
+7 (495) 692-00-69 (касса)
Театральная пл., д. 2
Я другой такой
Крупноформатная проза на театральных подмостках - явление всегда программное, многотрудное и выстраданное, обещающее не только эпичную масштабность, но заявляющее главным образом принципиальные корреляции с нервом дня сегодняшнего. Алексей Бородин и театр РАМТ выпускают свою свежую премьеру после годичных поисков и репетиций, и на вопрос "зачем?" предъявляют спектакль, в котором горькое осознание уроков прошлого пробивается тревогой за день грядущий.
Роман Алексея Варламова "Душа моя Павел", выпущенный в 2018 году, обращен в позднесоветское прошлое (действие происходит в 1980 году, аккурат после вторжения в Афганистан) и кажется попыткой осмысления всех "за" и "против" того времени с нынешнего безопасного расстояния.
Непорочный отрок и Павел Непомилуев, взращенный в тепличных условиях закрытого и отсутствующего на карте страны города, потерявший обоих родителей на секретном производстве, жадный до чтения, но не наученный размышлять, наивно убежденный в неколебимом величии своей родины, недобравший баллов для поступления, оказывается волей административного произвола декана Музы Мягонькой, увидевшей в Павле нечто особенное, студентом-первокурсником филологического факультета МГУ и отправляется прямиком на картошку в русскую фольклорную глухомань, где и происходит его столкновение с антисоветчиками-старшекурсниками, знакомство с филологическими дискурсами, лексическими изысками, а также первой, конечно, безответной, любовью, первым бойкотом и обвинениями в стукачестве, первой сигаретой, первой попойкой, первой изменой.
Варламов выстраивает свой роман как цепочку событий, ведущих к сакральной инициации юноши, и финальная часть посвящена как раз мистическим блужданиям Павла между жизнью и смертью после свершившегося падения с Людой на фоне обещанной вечной любви Алене и последующего спасения через обряд крещения в деревенской церкви. Возвращение на факультет, в лекционную атмосферу оказывается для обновленного человека Павла не столько новым вызовом, сколько законной наградой выстоявшему герою, заступающему на вахту ради всемирного блага взамен уволенной за махинации с абитуриентскими бумагами Мягонькой.
В инсценировке Полины Бабушкиной мистическая часть отсутствует, зато из романа подробно и тщательно извлечены важные соображения о судьбах многострадальной родины, выраженные словами совхозных бригадиров, университетских доцентов, филологов-структуралистов и фольклористов. Они, диссиденты, революционеры и соглашатели, решают один и тот же вопрос: как быть с любовью к родине, если ей нет дела до этой любви? Карта, развернутая Павлом над своей кроватью в совхозном бараке, становится центральным образом спектакля: очертания СССР - то темные, то едва брезжущие, то залитые красным - то и дело проступают на заднике сцены.
Алексей Варламов формулирует свой роман вокруг вопросов физического и душевного взросления героя. Алексей Бородин занят личностным становлением. Юный возраст главного героя - лишь повод взглянуть на процесс обретения правды и последующего перерождения личности. Павел в исполнении Даниила Шперлинга в спектакле молод, но не инфантилен, наивен, но не глуп. "Душа моя Павел" в сценическом воплощении - об обретении способности задавать вопросы и расставаться с иллюзиями. И беззаветно любящий свою великую родину Павел, в начале отвергающий аргументы оппонентов-филологов о детских больницах, стафилококковых роддомах, мизерных пенсиях, брошенных деревнях простым "вам просто очень не повезло", в финале приходит к важнейшему - "я усомнился".
С первых минут спектакля драматург и режиссер выстраивают внутренний диалог своего героя с отцом. Он своего рода сверка - идеалов, отмирающих или ложных, ощущений, неведанных и неразъясненных. Павел, стоящий на авансцене и раз за разом взывающий к отцу, нескладен, наивен, беспомощен, а главное одинок, будто агнец на заклании. Отец безмолвствует, и только в конце спектакля станет окончательно ясно, что он давно умер.
Даниил Шперлинг играет своего Павла, во многом сверяясь с текстом романа и заимствуя оттуда черты и мотивы своего персонажа. Его герой - обладатель чистых устремлений. Его заблуждения искренни, его поиск истины - бескомпромиссен. Сложная магистральная роль выстроена в точных интонациях, от неуверенности до принципиальности, от смущения до решительности. Павел из тех, кто "своих не сдает", как саркастически замечают его товарищи по бараку, но он также и тот, кто неустанно стремится и размышляет, избегая западни шаблонов и предрассудков.
Готовых рецептов в обретении своей правды нет. Страдающие за родину люди при всей их различности - по одну сторону баррикад. Филологический спор Данилы (Александр Девятьяров), Бодуэна (Виктор Панченко) и Бокренка (Иван Юров) о лексических особенностях, возникновении и истории обнаружения "Слова о полку Игореве посягает на святая святых - важнейшую русскую летопись - и при этом завершается отсутствующим в романе, но введенным в спектакль чтением фрагмента из "Слова". Данила читает на старославянском так истово, с таким осознанием важности момента, что сомнений в том, что это его принципиальный вклад в отечественную филологическую науку, в процветание Отечества, не остается никаких. С той же убежденностью, ради свободы и обновления страны, призывает к забастовке и революции Бокренок, но весь его запал разбивается о горькое: "Никакой бунт в этой стране ни к чему хорошему не приводил".
Совхозный бригадир Леша Бешеный в исполнении Тараса Епифанцева выражает самый что ни на есть практический патриотизм. Он лишен филологических выкладок и заумных речей, хотя по сути - и это точно артикулирует Павел - близок взглядам филологов-структуралистов. Горькая любовь к родине, выраженная простым "я на своей земле, - это ситуация заложника, пленника и героя одновременно. Люто пьющий, Леша Бешеный, вручающий Павлику тот самый "Остров сокровищ", который "Архипелаг ГУЛАГ", на собственной колхозно-совхозной шкуре знает про действительность такое, что без рюмки ее воспринимать не в силах. И при этом он четко формулирует, что хорошо будет тогда, когда личное станет выше общего.
Иронический взгляд создателей спектакля на то, давнее, прошлое и, возможно, грядущее будущее проявлен с первых минут - в постановочном решении много от агиток советского театра с их плакативностью, конструктивистской линейностью и графичной простотой. Где-то в глубине фасадом несуществующего барака рдеют наезжающие друг на друга кумачовые лозунги - "Слава труду!", "Наше единство нерушимо!", "Народ и партия едины!". И с такой же безапелляционностью, в духе театрального капустника выезжают из-под колосников не менее внятные люминесцирующие транспаранты из запретительного репертуара помрежа - "Не материться!", "Просили же не выражаться!", "Категорически запрещается курить!", "Спиртные напитки не употреблять!". Театральная игра в ограничения с транспарантами и сообщениями по громкой связи превращается позже в искрометные пантомимические скетчи с воображаемыми сигаретами, как бы произнесенными ругательствами, а завершается впечатляющим парадом светящихся над сценой запретов.
"Мы в театре - недвусмысленно говорят постановщики с первых минут, и совхозный быт в их версии далек от всякой реальности. Декорации образуют столы, лавки и стулья, из которых складываются и барачные нары, и лесной шалаш, в котором собирается жить обиженный на соседей по бараку Павел, и баня, в которой он позже теряет невинность. Картину дополняют яркая одежда прибывших в совхоз покорителей полей, голубой, словно яркое весеннее небо, джемпер Павла, будто только что вышедшие из химчистки телогрейки на вешалках, начищенные до блеска оцинкованные ведра, аккуратные швы холщовых мешков под картошку. Конь, на котором врывается к студентам сыплющий украинскими словечками бригадир Рома (Владислав Погиба), заменен в спектакле на колясочный мотоцикл "Урал", и его лихие виражи на, казалось бы, не слишком просторной сцене кажутся отдельным хулиганским аттракционом с приветом кинематографическим гонкам. Процесс сбора картошки и вовсе выстроен как цирковой номер группового жонглирования неклассическим реквизитом в виде хозяйственных ведер, а внезапно запущенный поворотный круг маркирует не столько первые сомнения Павлика, сколько режиссерскую самоиронию и точное ощущение нужного градуса театральности.
Отдельным персонажем спектакля становится маленький музыкальный бэнд, транслирующий настроение, иронизирующий, озвучивающий. По поводу прибытия студентов на картошку импровизирует буржуазный саксофон, гитара бренчит как верный спутник всяких посиделок, и весь оркестр правдоподобно и демонстративно подстраивается под шаги хлюпающих по бездорожью студентов. Создатели спектакля, и в первую очередь автор музыки и аранжировок Александр Девятьяров, извлекли и переосмыслили музыкальный фон романа. Запретная музыка 1980-х - Высоцкого, The Beatles, Eagles, "Машины времени", "Генералов песчаных карьеров" и других - звучит в исполнении актеров с ироничным оттенком из дня сегодняшнего. Важен, нужен ли "Отель ʺКалифорнияʺ" с его апологетизацией казавшейся истинной свободы? Или где теперь место тому чудаку-скворцу, не желавшему никуда улетать, потому что "здесь его дом"?
Занятое в спектакле молодое поколение РАМТа поет, бьет чечетку, жонглирует, пускается в плясовую, вытягивает хором русскую народную "Вьюн над водой". В этом смысле "Душа моя Павел" оказывается рубежным для театра спектаклем, позволяющим дать простор молодежной части труппы. Но молодеческий задор идет и от постановочной группы, не стесняющейся острых фраз, точных акцентов, внятных месседжей.
Взгляд на судьбы родины у Алексея Бородина неизмеримо горше заложенного в романе. Эпизод с увольнением неудобной Мягонькой, выглядящий в романе как дело решенное, Бородин трактует как ключевой: заявление Павла об отчислении умело использует преподаватель истории КПСС Сущ (в исполнении Владимира Василенко) с единственной иезуитской целью - заставить декана написать "по собственному" в обмен на сохранение Павла в студентах. Сущ ловит Мягонькую (Лариса Гребенщикова) на живца и, по-дружески выпивая с уволенной коллегой, со вкрадчивой твердостью кует дело партии: чтобы не было возмущения в зарубежных кругах по поводу увольнения видного ученого, чтобы успокоились студенты. Быть заложником системы в версии создателей спектакля - губительно и невыносимо. Не случайно материализующийся в финале отец с той самой картой страны в руках изрекает сыну философское "Жизнь твоя зависит только от тебя" и "Дом там, где тебя ждут".
Для создателей спектакля та давняя советская история - лишь одна опора смысловой арки, протянутой во времени, и вторая ее часть - даже не в настоящем. Режиссерское провидчество здесь - в предощущении будущего, в точном чутье на аберрации хронотопа, в тревоге за грядущее, в попытке предостеречь, уберечь, сохранить.
Умение ловить и артикулировать сопрягающиеся точки исторической спирали подвластно только большим мудрецам и проявлено в этом спектакле с обезоруживающей очевидностью. В РАМТе родился важный для нашего времени спектакль.
Ирина Селезнева-Редер // ПТЖ
Роман Алексея Варламова "Душа моя Павел", выпущенный в 2018 году, обращен в позднесоветское прошлое (действие происходит в 1980 году, аккурат после вторжения в Афганистан) и кажется попыткой осмысления всех "за" и "против" того времени с нынешнего безопасного расстояния.
Непорочный отрок и Павел Непомилуев, взращенный в тепличных условиях закрытого и отсутствующего на карте страны города, потерявший обоих родителей на секретном производстве, жадный до чтения, но не наученный размышлять, наивно убежденный в неколебимом величии своей родины, недобравший баллов для поступления, оказывается волей административного произвола декана Музы Мягонькой, увидевшей в Павле нечто особенное, студентом-первокурсником филологического факультета МГУ и отправляется прямиком на картошку в русскую фольклорную глухомань, где и происходит его столкновение с антисоветчиками-старшекурсниками, знакомство с филологическими дискурсами, лексическими изысками, а также первой, конечно, безответной, любовью, первым бойкотом и обвинениями в стукачестве, первой сигаретой, первой попойкой, первой изменой.
Варламов выстраивает свой роман как цепочку событий, ведущих к сакральной инициации юноши, и финальная часть посвящена как раз мистическим блужданиям Павла между жизнью и смертью после свершившегося падения с Людой на фоне обещанной вечной любви Алене и последующего спасения через обряд крещения в деревенской церкви. Возвращение на факультет, в лекционную атмосферу оказывается для обновленного человека Павла не столько новым вызовом, сколько законной наградой выстоявшему герою, заступающему на вахту ради всемирного блага взамен уволенной за махинации с абитуриентскими бумагами Мягонькой.
В инсценировке Полины Бабушкиной мистическая часть отсутствует, зато из романа подробно и тщательно извлечены важные соображения о судьбах многострадальной родины, выраженные словами совхозных бригадиров, университетских доцентов, филологов-структуралистов и фольклористов. Они, диссиденты, революционеры и соглашатели, решают один и тот же вопрос: как быть с любовью к родине, если ей нет дела до этой любви? Карта, развернутая Павлом над своей кроватью в совхозном бараке, становится центральным образом спектакля: очертания СССР - то темные, то едва брезжущие, то залитые красным - то и дело проступают на заднике сцены.
Алексей Варламов формулирует свой роман вокруг вопросов физического и душевного взросления героя. Алексей Бородин занят личностным становлением. Юный возраст главного героя - лишь повод взглянуть на процесс обретения правды и последующего перерождения личности. Павел в исполнении Даниила Шперлинга в спектакле молод, но не инфантилен, наивен, но не глуп. "Душа моя Павел" в сценическом воплощении - об обретении способности задавать вопросы и расставаться с иллюзиями. И беззаветно любящий свою великую родину Павел, в начале отвергающий аргументы оппонентов-филологов о детских больницах, стафилококковых роддомах, мизерных пенсиях, брошенных деревнях простым "вам просто очень не повезло", в финале приходит к важнейшему - "я усомнился".
С первых минут спектакля драматург и режиссер выстраивают внутренний диалог своего героя с отцом. Он своего рода сверка - идеалов, отмирающих или ложных, ощущений, неведанных и неразъясненных. Павел, стоящий на авансцене и раз за разом взывающий к отцу, нескладен, наивен, беспомощен, а главное одинок, будто агнец на заклании. Отец безмолвствует, и только в конце спектакля станет окончательно ясно, что он давно умер.
Даниил Шперлинг играет своего Павла, во многом сверяясь с текстом романа и заимствуя оттуда черты и мотивы своего персонажа. Его герой - обладатель чистых устремлений. Его заблуждения искренни, его поиск истины - бескомпромиссен. Сложная магистральная роль выстроена в точных интонациях, от неуверенности до принципиальности, от смущения до решительности. Павел из тех, кто "своих не сдает", как саркастически замечают его товарищи по бараку, но он также и тот, кто неустанно стремится и размышляет, избегая западни шаблонов и предрассудков.
Готовых рецептов в обретении своей правды нет. Страдающие за родину люди при всей их различности - по одну сторону баррикад. Филологический спор Данилы (Александр Девятьяров), Бодуэна (Виктор Панченко) и Бокренка (Иван Юров) о лексических особенностях, возникновении и истории обнаружения "Слова о полку Игореве посягает на святая святых - важнейшую русскую летопись - и при этом завершается отсутствующим в романе, но введенным в спектакль чтением фрагмента из "Слова". Данила читает на старославянском так истово, с таким осознанием важности момента, что сомнений в том, что это его принципиальный вклад в отечественную филологическую науку, в процветание Отечества, не остается никаких. С той же убежденностью, ради свободы и обновления страны, призывает к забастовке и революции Бокренок, но весь его запал разбивается о горькое: "Никакой бунт в этой стране ни к чему хорошему не приводил".
Совхозный бригадир Леша Бешеный в исполнении Тараса Епифанцева выражает самый что ни на есть практический патриотизм. Он лишен филологических выкладок и заумных речей, хотя по сути - и это точно артикулирует Павел - близок взглядам филологов-структуралистов. Горькая любовь к родине, выраженная простым "я на своей земле, - это ситуация заложника, пленника и героя одновременно. Люто пьющий, Леша Бешеный, вручающий Павлику тот самый "Остров сокровищ", который "Архипелаг ГУЛАГ", на собственной колхозно-совхозной шкуре знает про действительность такое, что без рюмки ее воспринимать не в силах. И при этом он четко формулирует, что хорошо будет тогда, когда личное станет выше общего.
Иронический взгляд создателей спектакля на то, давнее, прошлое и, возможно, грядущее будущее проявлен с первых минут - в постановочном решении много от агиток советского театра с их плакативностью, конструктивистской линейностью и графичной простотой. Где-то в глубине фасадом несуществующего барака рдеют наезжающие друг на друга кумачовые лозунги - "Слава труду!", "Наше единство нерушимо!", "Народ и партия едины!". И с такой же безапелляционностью, в духе театрального капустника выезжают из-под колосников не менее внятные люминесцирующие транспаранты из запретительного репертуара помрежа - "Не материться!", "Просили же не выражаться!", "Категорически запрещается курить!", "Спиртные напитки не употреблять!". Театральная игра в ограничения с транспарантами и сообщениями по громкой связи превращается позже в искрометные пантомимические скетчи с воображаемыми сигаретами, как бы произнесенными ругательствами, а завершается впечатляющим парадом светящихся над сценой запретов.
"Мы в театре - недвусмысленно говорят постановщики с первых минут, и совхозный быт в их версии далек от всякой реальности. Декорации образуют столы, лавки и стулья, из которых складываются и барачные нары, и лесной шалаш, в котором собирается жить обиженный на соседей по бараку Павел, и баня, в которой он позже теряет невинность. Картину дополняют яркая одежда прибывших в совхоз покорителей полей, голубой, словно яркое весеннее небо, джемпер Павла, будто только что вышедшие из химчистки телогрейки на вешалках, начищенные до блеска оцинкованные ведра, аккуратные швы холщовых мешков под картошку. Конь, на котором врывается к студентам сыплющий украинскими словечками бригадир Рома (Владислав Погиба), заменен в спектакле на колясочный мотоцикл "Урал", и его лихие виражи на, казалось бы, не слишком просторной сцене кажутся отдельным хулиганским аттракционом с приветом кинематографическим гонкам. Процесс сбора картошки и вовсе выстроен как цирковой номер группового жонглирования неклассическим реквизитом в виде хозяйственных ведер, а внезапно запущенный поворотный круг маркирует не столько первые сомнения Павлика, сколько режиссерскую самоиронию и точное ощущение нужного градуса театральности.
Отдельным персонажем спектакля становится маленький музыкальный бэнд, транслирующий настроение, иронизирующий, озвучивающий. По поводу прибытия студентов на картошку импровизирует буржуазный саксофон, гитара бренчит как верный спутник всяких посиделок, и весь оркестр правдоподобно и демонстративно подстраивается под шаги хлюпающих по бездорожью студентов. Создатели спектакля, и в первую очередь автор музыки и аранжировок Александр Девятьяров, извлекли и переосмыслили музыкальный фон романа. Запретная музыка 1980-х - Высоцкого, The Beatles, Eagles, "Машины времени", "Генералов песчаных карьеров" и других - звучит в исполнении актеров с ироничным оттенком из дня сегодняшнего. Важен, нужен ли "Отель ʺКалифорнияʺ" с его апологетизацией казавшейся истинной свободы? Или где теперь место тому чудаку-скворцу, не желавшему никуда улетать, потому что "здесь его дом"?
Занятое в спектакле молодое поколение РАМТа поет, бьет чечетку, жонглирует, пускается в плясовую, вытягивает хором русскую народную "Вьюн над водой". В этом смысле "Душа моя Павел" оказывается рубежным для театра спектаклем, позволяющим дать простор молодежной части труппы. Но молодеческий задор идет и от постановочной группы, не стесняющейся острых фраз, точных акцентов, внятных месседжей.
Взгляд на судьбы родины у Алексея Бородина неизмеримо горше заложенного в романе. Эпизод с увольнением неудобной Мягонькой, выглядящий в романе как дело решенное, Бородин трактует как ключевой: заявление Павла об отчислении умело использует преподаватель истории КПСС Сущ (в исполнении Владимира Василенко) с единственной иезуитской целью - заставить декана написать "по собственному" в обмен на сохранение Павла в студентах. Сущ ловит Мягонькую (Лариса Гребенщикова) на живца и, по-дружески выпивая с уволенной коллегой, со вкрадчивой твердостью кует дело партии: чтобы не было возмущения в зарубежных кругах по поводу увольнения видного ученого, чтобы успокоились студенты. Быть заложником системы в версии создателей спектакля - губительно и невыносимо. Не случайно материализующийся в финале отец с той самой картой страны в руках изрекает сыну философское "Жизнь твоя зависит только от тебя" и "Дом там, где тебя ждут".
Для создателей спектакля та давняя советская история - лишь одна опора смысловой арки, протянутой во времени, и вторая ее часть - даже не в настоящем. Режиссерское провидчество здесь - в предощущении будущего, в точном чутье на аберрации хронотопа, в тревоге за грядущее, в попытке предостеречь, уберечь, сохранить.
Умение ловить и артикулировать сопрягающиеся точки исторической спирали подвластно только большим мудрецам и проявлено в этом спектакле с обезоруживающей очевидностью. В РАМТе родился важный для нашего времени спектакль.
Ирина Селезнева-Редер // ПТЖ