Неотвратимость памяти, или Гибель хора

"Леопольдштадт" - пьеса Тома Стоппарда, которая идет в США, Великобритании, Японии, Австрии, Израиле и недавно удостоена премии "Тони", - не могла не появиться в России, от которой отвернулись многие и многие деятели культуры (мы сейчас о культуре). Между Стоппардом и Бородиным еще со времен "Берега утопии" натянулась такая прочная связующая нить, что невозможно представить себе обстоятельства непреодолимой силы, которые ее порвут. Хотя и без них не обошлось. Впервые Том Стоппард, который однажды проехал Россию от Москвы до Владивостока на поезде, который пять лет провел в библиотеках, изучая русскую историю, не приехал на свою премьеру. Не вышел на премьерные поклоны и полувековой соратник Бородина, автор сценографии, которая создает кристаллическую решетку замысла. Станислав Бенедиктов успел сделать черновые наброски: по ним, как по следу, шли его коллеги Виктор Архипов и Лилия Барышева.

Разменяв девятый десяток, Стоппард пишет многословную, многослойную пьесу о памяти, о движении вспять, против ветра времени, которое упорно отметает тебя от корней и детства, гонит в будущее перекати-полем. Английский титулованный сэр, он же еврейский мальчик из Чехии, Том Стоппард был вывезен ребенком из родного города, его маленькая семья объехала полмира, пока, наконец, не обрела новый дом в Англии. Стоппард - фамилия его отчима. Видимо, забвение тогда казалось синонимом спасения, а оказалось фантомной болью, которая с годами становится все невыносимей.

Театральный поворотный круг делает зримым ход времени. В центре неизменная конструкция, похожая на шахту лифта: вход-выход из дома, из времени, из страны. По окружности - легкие венские стулья, удобные пуфики, детские кроватки, кресла-качалки, обеденный стол с шоколадным тортом, рождественская елка с шестиконечной звездой Давида (ребенок ошибся, выбирая украшение для верхушки, - не мудрено ошибиться в огромной толерантной иудейско-христианской семье), обязательный рояль, альбом с фотографиями и ручкой с белыми чернилами (ни один портрет не должен остаться не подписанным, и так уже забыли лица тех, кто не дожил до изобретения фотографии)…

Перед нами - процветающая еврейская семья в благословенной старой Вене, проделавшая кратчайший - в пару поколений - путь наверх (прадед главы семьи был разносчиком, а его потомок владеет крупным производством). Крутится круг, бежит время. Режиссер вслед за драматургом плетет сеть из реплик - женских секретов, детского смеха и плача (детей много, отказаться от многодетности позволено только бесплодным), мужских разговоров о математике, политике, еврействе и христианстве, ассимиляции и Земле обетованной, Рождестве и Седере, теореме Римана, визитах Брамса в этот дом, эстетике Климта, которому заказан портрет жены хозяина дома…

Ты плывешь в этом густом потоке культуры, традиций, обрядов, свободы, стабильной негромкой радости бытия, не успевая до конца разобраться, кто кому тетя, и даже не пытаясь понять, есть ли какая-то связь между теоремой Римана и воздушной конструкцией этой пьесы. Только успеваешь отметить, что Стоппард вообще неравнодушен к математике и ее абстрактной универсальной красоте - как тут не вспомнить теорему Ферма из его "Аркадии". В какой-то момент эта высококультурная чужая жизнь, где все говорят округлыми гладкими фразами, где даже споры об устройстве жизни бесконфликтны и кажутся упражнениями ума, начинают навевать сладкую послеполуденную истому. Возникает ложное впечатление, что так будет всегда, что наступил конец истории, и человечество, наконец, выбралось на ровное место, где правят бал культура, наука, искусства, равноправие. Эта жизнь на сцене искусственна, постановочна - как семейная фотография, сделанная в фотоателье, куда все домочадцы отправлялись принаряженными и собранными. До репортажной фотографии нынешнего времени и лицемерных предупреждений о жестокости контента, до катастроф новейшего времени не просто пройдет эпоха - поменяется "состав" человеческих душ. И Стоппард, и Бородин точно стараются подольше задержать нас в этом состоянии ложного покоя.

Но крутится круг жизни, театр ускоренно листает настенный календарь, отрывая сразу года и даже целые десятилетия (для этой временной заставки, как и для всего спектакля, написал музыку один из лучших актеров РАМТа Александр Девятьяров). И ветер перемен точно сдувает со сцены часть мебели вместе с устоявшимся бытом, все больше нарушая порядок между оставшимися вещами и людьми. Милый мальчик, лучший в классе по математике, возвращается домой безруким солдатом с опаленной душой. Фабрикант, с трудом переживший интрижку красавицы-жены с щеголеватым фрицем Фрицем, выправляет документы сыну, по которым значится, что тот был рожден от немца, чтобы семейное дело - фабрику - не отобрали. Любвеобильный и многодетный профессор теперь намертво прикован к инвалидному креслу своей жены, от которой не готов отойти ни на шаг даже ради собственного спасения. Но жизнь как-то борется со смертью, и очередной ребенок (даже не важно, чей он сын, чужих детей не бывает) снова интересуется математикой и лезет к старшим с вопросами…

Актеры создают карандашные четкие портреты, взрослея и старея на наших глазах. Евгений Редько, Дарья Семенова, Анна Дворжецкая, Максим Керин, Даниил Шперлинг, Лариса Гребенщикова, Александр Доронин, Александра Розовская и другие - им отпущено не так много реплик и много сценических лет, спрессованных в минуты: несколько штрихов, чтобы сыграть целую жизнь. Алексей Бородин создает Хор - тот самый Хор, который гибнет в настоящей трагедии, даже если отдельные герои выбираются наверх.

В спектакле "Леопольдштадт" их всего трое - обломки некогда огромной семьи, разбросанные по миру. Яростный Натан с опаленной душой, прошедший через концлагеря и воспринимающий жизнь как больную совесть (Александр Девятьяров), уехавшая и ставшая жесткой деловой американкой Роза (Мария Рыщенкова) и британский юнец Лео (Иван Юров), в детстве вывезенный в Туманный Альбион и благополучно позабывший про свои еврейские корни. Никто в целом мире не обращал внимания на маленький шрам на его руке, и только этот сумасшедший незнакомый родственничек знает, что у Лео на руке он есть: в ту страшную ночь, когда семью Мерцев изгоняли из собственного дома, дав возможность лишь собрать самое необходимое, маленький паршивец Лео умудрился еще и порезаться.

Лео - это Том Стоппард. Лео - это любой из нас, кто ищет личного спасения в забвении, в попытке начать жизнь с чистого листа, в уверенности, что можно убежать от своей памяти. Взявшись рассказывать полувековую историю еврейской семьи, Алексей Бородин обращается к своим соотечественникам с душой и совестью, которым теперь предстоит быть гонимым меньшинством. Можно попробовать спастись от смерти, но не надо спасать душу от памяти, от чувства причастности к своему прошлому, какие бы трагедии, стыд и отчаяние оно ни таило.

Ольга Фукс // Петербургский театральный журнал