Планета вертится, круглая, круглая

Трагическая семейная фреска разворачивается на протяжении двух часов двадцати минут и вмещает более полувека истории - от расцвета Belle Epoque до середины 1950-х, когда Европа приходила в себя после апокалипсиса Холокоста и Второй мировой.

Леопольдштадт - еврейский квартал Вены, где живет семья Мерцев, большая и дружная, несмотря на вавилонское смешение интересов и религий: супружеские узы давно породнили иудеев, протестантов и католиков. Герман Мерц (Евгений Редько) - фабрикант, его шурин Людвиг (Александр Доронин) - математик; одного волнует текстиль, другого - гипотеза Римана, но все говорят на одном языке, и будущее выглядит надежным и безопасным. Наступает 1900-й год, у Мерцев царит новогодний переполох. Еще жива старейшина - "всеобщая бабушка" Эмилия Мерц (Лариса Гребенщикова); дети суетятся вокруг елки - малыш находит в коробке игрушек шестиконечную звезду и норовит взгромоздить ее на верхушку: "бедный ребенок - ему устроили крестины и обрезание на одной неделе". Здесь обсуждают крайнюю плоть, перспективу создания еврейского государстве на Мадагаскаре и летнюю поездку на Всемирную выставку в Париж; ребятня соперничает за право облизать ложку с кремом для торта; жена Германа Гретль (Виктория Тиханская) поддается на уговоры заскучавшей в девичестве сестрицы Людвига Ханны (Дарья Семенова) и соглашается - за компанию - пойти на свидание с бравым кавалеристом Фрицем (Даниил Шперлинг). У этого вроде бы случайного события будут серьезные последствия; да и нет в тексте "Леопольдштадта" ничего случайного, каким бы эскизным экспромтом ни казалась круговерть первой, новогодней части.

Слов и героев - не счесть; Стоппард, начинающий пьесу залпом диалогов, и Бородин, его главный российский интерпретатор, автор эталонных сценических версий "Берега утопии" и Rock'n'roll’а, предлагают окунуться в бойкий семейный омут с головой. Не декоративный, но смысловой элемент - бесконечное вращение круга рамтовской сцены, на которой построена декорация гостиной, аскетичная и лабильная, способная к превращениям из домашнего очага (как в "Фанни и Александре" Ингмара Бергмана - краду ассоциацию у Алены Карась) в руины: сценография спектакля придумана Станиславом Бенедиктовым и завершена после его смерти Виктором Архиповым и Лилией Баишевой.

Движение по кругу позволяет оказаться везде и сразу; создает иллюзию синхронного присутствия прошлого, настоящего и будущего; отменяет прогресс - годы надежд с тоскливой предопределенностью сменяются темными временами. Опоры нет даже в точных науках: математик Людвиг закончит безумием. В спектакле нет прямых отсылок к современности (в отличие от предыдущего театрального эпоса Бородина "Душа моя Павел"), но настроение - мрачное, тревожное - из сегодняшнего дня.

"Леопольдштадт" - мировой хит; год назад проект TheatreHD выпускал в кинотеатрах британскую постановку Патрика Марбера, сегодня с аншлагами идущую на Бродвее. Успех удивителен: в конце концов, ничего нового Стоппард в сложной, разговорной и малособытийной, пьесе не сообщает. К театральным новациям текст не располагает: и Марбер, и Бородин следуют за автором и создают традиционный, старомодно повествовательный театр.

Впрочем, тут консерватизм - не архаичен, но осмыслен; к нему располагают (и они же влекут зрителей) романный жанр и интонация Стоппарда. Для него пьеса - выстраданное личное высказывание, дань памяти собственному прошлому: только в 1990-е годы драматург узнал о своих еврейских корнях и гибели родных в концлагерях. Фигура Лео (Иван Юров), ставшего британцем, благодаря счастливому браку матери (Александра Розовская) с английским журналистом Перси (Максим Керин) - автобиографична.

Сага о крахе счастливой семьи торжественно безысходна - как и полагается трагедии. В версии Бородина по-настоящему страшен предфинальный, датированный 1938-м, годом аншлюса и Хрустальной ночи, эпизод, в котором нацистская мразь, требующая называть себя "доктором", реквизирует имущество Мерцев. Величественен и жуток эпилог, в котором на сцене оказываются все Мерцы - и почти все, за исключением троих, уходят в закулисную бездну, когда неумолимый голос называет причину их смерти.

Маленький Хейни бежит радостно, вприпрыжку: мы знаем, что к печам Аушвица, он - нет.
Это жестокий, но и прекрасный режиссерский ход; жест стоика, допускающий возможность радости даже для тех, кто обладает неутешительным знанием об исходе всего и вся.

Премьера спектакля состоялась в рамках Открытого фестиваля искусств "Черешневый лес".

Вадим Рутковский // Портал CoolConnections