Российский академический
Молодежный театр
+7 (495) 692-00-69 (касса)
Театральная пл., д. 2
Планета Меланхолия
В афише Молодежного театра появился Флориан Зеллер - "самый яркий молодой драматург нашего времени", по мнению The Guardian, "один из самых горячих литературных талантов Франции". Он всегда сообщал нечто "воздушное" самым тяжелым темам, но в "Сыне" оставил только столкновение с "бетонной" реальностью. Юрию БУТУСОВУ это не помешало найти здесь "высокие ноты" трагедии "лишнего" человека и поставить спектакль-откровение - предельно честный и обезоруживающий.
"Сын" - это история "чрезвычайного положения" подростка, который впал в глубокую депрессию, три месяца не посещал школу и стал совершенно "невозможным". Его родители в разводе. Он живет с матерью, а отец, намеренный преуспеть во втором браке - с молодой женой, которая недавно родила мальчика. Привычный миропорядок рушится - и 17-летнему "испытателю боли" приходится делать свой выбор. Он переезжает к отцу, а тот делает все возможное, чтобы спасти сына.
Найти в себе Гамлета
Юрий Бутусов находит в тексте Зеллера гипнотическую силу и глубину экзистенциальных вопросов - бездну, куда постепенно затягивает всех. Чтобы "отключить" бытовое звучание истории и предельно ее заострить, он берет за основу прием "субъективной камеры", то есть предлагает смотреть на родителей и мачеху именно глазами сына. Так что их образы даются как отражения, "преломляются" сознанием человека, которого "штормит" от острого чувства несправедливости и собственного бессилия.
Эта черно-белая "хроника" личного апокалипсиса сделана подчеркнуто условно: актеры - с выбеленными лицами - отбрасывают узкий психологизм и подхватывают экспрессионистский стиль: "рисуют" свою дисгармонию, свою неуверенность и уязвимость крупными, резкими мазками, рваными линиями.
Выразить самые болезненные эмоции, как всегда у Бутусова, помогает музыка - "продолжение жизни, продолжение текста, который произносит каждый персонаж". Она возникает, когда не хватает слов, и подключает к "высокому напряжению". Причем здесь ей отведена особая роль - музыка становится для сына буквально вторым "я", голосом его "наглухо застегнутой" боли: Денис БАЛАНДИН - как двойник сына-одиночки, сына-чужака - раз за разом выходит на авансцену, чтобы ее озвучить, пропеть ее суть - и ретранслировать все "обертоны" трагедии "лишнего" человека. В диапазоне от меланхолично-подавленной тональности до почти шутовской - с раскатистым карнавальным смехом.
Главный герой в бутусовском спектакле, как Гамлет, балансирует на грани "быть или не быть", не желая мириться с потерей отца - пытается удержать на своих тонких пальцах острие садовых ножниц. Но они раз за разом падают - а он проваливается в негативные эмоции: тяга к саморазрушению оказывается не менее сильной и "упрямой", чем земное притяжение.
Не детский возраст
Вопреки ожиданиям Евгений РЕДЬКО играет не отца, а сына-подростка. Точнее он - взрослый сын молодого человека. Александр ДЕВЯТЬЯРОВ выглядит на свои 35, не больше. И эта "рокировка" - неожиданный режиссерский ход. С одной стороны, понятно, что возраст - понятие субъективное. 17-летнего Николя развод родителей абсолютно опустошил, "откачал" энергию, свойственную юности, и совершенно лишил вкуса к жизни. 3 месяца затворничества и кружения по комнате прошли как 30 лет. С другой стороны, эта "несостыковка" мешает воспринимать отца и сына как, действительно, близких людей, добавляет им отчужденности - постоянно "настаивает" на том, что они лишены связи, а потому все попытки их сближения выглядят вдвойне беспомощными.
Распад семьи Николя переживает как "внутреннее кораблекрушение", он чувствует, что идет на дно, и перебирается в дом отца, как в шлюпку - в надежде все-таки спастись и прибиться к берегу. Но и здесь чувствует себя чужим. Отец взрывается, морализирует, дает отпор, когда сын делает его единственным виновным в своей депрессии. И, надо сказать, чувство вины Александр Девятьяров буквально носит на себе, делаясь карикатурно сутулым из-за пальто с тяжеловесными, огромными плечами. Но это поначалу, а потом, пытаясь стать для сына точкой опоры, вернуть ему "равновесие", он меняется: заметно молодеет, набирает в привлекательности, в уверенности, что еще может быть "хорошим отцом". И все же растерянность берет верх, а ближе к финалу переходит в "столбняк", в паралич.
В пьесе Зеллера есть неудобная правда: она показывает столкновение двух нарциссизмов, поставив под сомнение как вину отца, так и претензии сына. И спектакль Бутусова, похоже, оставляет за отцом право быть молодым. Не "опрокидывает" желание быть рядом с женщиной, которая кажется абсолютом представлений о чувственной о красоте (невозможно отделаться от мысли, что это бутусовский идеал, знакомый по женским образам "Человека из рыбы" в МХТ им. Чехова). Совершенство Софии (Виктория ТИХАНСКАЯ) - неоспоримо, и попытки Николя смазать, "стереть" ее лицо - бессмысленны. Она внутренне устойчива, как стена, об которую можно сколько угодно биться головой - не дрогнет. Кстати, вместе с ней на сцену "врывается" красный - возбуждающий, но не вульгарный, а изысканный, как вкус благородного вина. И сама она несет в себе вкус к жизни - "насыщенный", "терпкий" - незнакомый для сына и новый для отца.
В доме отца сын не находит убежища от хаоса и пробует вернуться к матери (Татьяна МАТЮХОВА). Но безуспешно. Они отталкиваются друг от друга как два одноименных, отрицательных, заряда. Каждый замкнут на себе, сконцентрирован на своей потере. Он - на одном краю сцены, она - на другом: сидит перед зеркалом, тщетно пытаясь разглядеть в себе ту, "прошлую" женщину, которую любили.
Всего лишь "конец света"
О том, какой невообразимо большой может быть боль ребенка, который молчит, говорит само пространство: художник Максим ОБРЕЗКОВ внезапно раздвигает стены герметичной, мрачной гостиной - и обнажает пустоту сцены - равнодушный Космос, который просто наблюдает за тем, как растет "кривая" страданий, приближаясь к своему пику. Присутствие Отца здесь не ощущается - напротив, физически присутствует предощущение смерти: неподвижной черной вороны со стеклянным глазом. Она вырастает посреди сцены, как гора, и ее масштабы соразмерны с горем, которое пока стоит в отдалении, чернеет за спинами, но вот-вот подойдет вплотную.
Ее сменит еще один масштабный образ с гипнотическим воздействием - одинокая планета, схожая с Меланхолией, с планетой-убийцей Ларса фон Триера. Она надвигается, как личный Апокалипсис, как небытие - непостижимое, несоизмеримо большее, чем сам человек. И неотвратимость трагедии, перед лицом которой беспомощны абсолютно все, становится выпуклой и зримой. Ее причина - в потере ощущения дома как универсума, в неумении и, в конечном счете, невозможности найти компромисс. Если вспомнить в общем-то трагичный уход Юрия Бутусова из Театра им. Ленсовета, который для него был во всех смыслах своим, театром-домом, то можно предположить, что в новый спектакль он "зашил" собственную бескомпромиссность.
Татьяна Власова
"Театрал"
"Сын" - это история "чрезвычайного положения" подростка, который впал в глубокую депрессию, три месяца не посещал школу и стал совершенно "невозможным". Его родители в разводе. Он живет с матерью, а отец, намеренный преуспеть во втором браке - с молодой женой, которая недавно родила мальчика. Привычный миропорядок рушится - и 17-летнему "испытателю боли" приходится делать свой выбор. Он переезжает к отцу, а тот делает все возможное, чтобы спасти сына.
Найти в себе Гамлета
Юрий Бутусов находит в тексте Зеллера гипнотическую силу и глубину экзистенциальных вопросов - бездну, куда постепенно затягивает всех. Чтобы "отключить" бытовое звучание истории и предельно ее заострить, он берет за основу прием "субъективной камеры", то есть предлагает смотреть на родителей и мачеху именно глазами сына. Так что их образы даются как отражения, "преломляются" сознанием человека, которого "штормит" от острого чувства несправедливости и собственного бессилия.
Эта черно-белая "хроника" личного апокалипсиса сделана подчеркнуто условно: актеры - с выбеленными лицами - отбрасывают узкий психологизм и подхватывают экспрессионистский стиль: "рисуют" свою дисгармонию, свою неуверенность и уязвимость крупными, резкими мазками, рваными линиями.
Выразить самые болезненные эмоции, как всегда у Бутусова, помогает музыка - "продолжение жизни, продолжение текста, который произносит каждый персонаж". Она возникает, когда не хватает слов, и подключает к "высокому напряжению". Причем здесь ей отведена особая роль - музыка становится для сына буквально вторым "я", голосом его "наглухо застегнутой" боли: Денис БАЛАНДИН - как двойник сына-одиночки, сына-чужака - раз за разом выходит на авансцену, чтобы ее озвучить, пропеть ее суть - и ретранслировать все "обертоны" трагедии "лишнего" человека. В диапазоне от меланхолично-подавленной тональности до почти шутовской - с раскатистым карнавальным смехом.
Главный герой в бутусовском спектакле, как Гамлет, балансирует на грани "быть или не быть", не желая мириться с потерей отца - пытается удержать на своих тонких пальцах острие садовых ножниц. Но они раз за разом падают - а он проваливается в негативные эмоции: тяга к саморазрушению оказывается не менее сильной и "упрямой", чем земное притяжение.
Не детский возраст
Вопреки ожиданиям Евгений РЕДЬКО играет не отца, а сына-подростка. Точнее он - взрослый сын молодого человека. Александр ДЕВЯТЬЯРОВ выглядит на свои 35, не больше. И эта "рокировка" - неожиданный режиссерский ход. С одной стороны, понятно, что возраст - понятие субъективное. 17-летнего Николя развод родителей абсолютно опустошил, "откачал" энергию, свойственную юности, и совершенно лишил вкуса к жизни. 3 месяца затворничества и кружения по комнате прошли как 30 лет. С другой стороны, эта "несостыковка" мешает воспринимать отца и сына как, действительно, близких людей, добавляет им отчужденности - постоянно "настаивает" на том, что они лишены связи, а потому все попытки их сближения выглядят вдвойне беспомощными.
Распад семьи Николя переживает как "внутреннее кораблекрушение", он чувствует, что идет на дно, и перебирается в дом отца, как в шлюпку - в надежде все-таки спастись и прибиться к берегу. Но и здесь чувствует себя чужим. Отец взрывается, морализирует, дает отпор, когда сын делает его единственным виновным в своей депрессии. И, надо сказать, чувство вины Александр Девятьяров буквально носит на себе, делаясь карикатурно сутулым из-за пальто с тяжеловесными, огромными плечами. Но это поначалу, а потом, пытаясь стать для сына точкой опоры, вернуть ему "равновесие", он меняется: заметно молодеет, набирает в привлекательности, в уверенности, что еще может быть "хорошим отцом". И все же растерянность берет верх, а ближе к финалу переходит в "столбняк", в паралич.
В пьесе Зеллера есть неудобная правда: она показывает столкновение двух нарциссизмов, поставив под сомнение как вину отца, так и претензии сына. И спектакль Бутусова, похоже, оставляет за отцом право быть молодым. Не "опрокидывает" желание быть рядом с женщиной, которая кажется абсолютом представлений о чувственной о красоте (невозможно отделаться от мысли, что это бутусовский идеал, знакомый по женским образам "Человека из рыбы" в МХТ им. Чехова). Совершенство Софии (Виктория ТИХАНСКАЯ) - неоспоримо, и попытки Николя смазать, "стереть" ее лицо - бессмысленны. Она внутренне устойчива, как стена, об которую можно сколько угодно биться головой - не дрогнет. Кстати, вместе с ней на сцену "врывается" красный - возбуждающий, но не вульгарный, а изысканный, как вкус благородного вина. И сама она несет в себе вкус к жизни - "насыщенный", "терпкий" - незнакомый для сына и новый для отца.
В доме отца сын не находит убежища от хаоса и пробует вернуться к матери (Татьяна МАТЮХОВА). Но безуспешно. Они отталкиваются друг от друга как два одноименных, отрицательных, заряда. Каждый замкнут на себе, сконцентрирован на своей потере. Он - на одном краю сцены, она - на другом: сидит перед зеркалом, тщетно пытаясь разглядеть в себе ту, "прошлую" женщину, которую любили.
Всего лишь "конец света"
О том, какой невообразимо большой может быть боль ребенка, который молчит, говорит само пространство: художник Максим ОБРЕЗКОВ внезапно раздвигает стены герметичной, мрачной гостиной - и обнажает пустоту сцены - равнодушный Космос, который просто наблюдает за тем, как растет "кривая" страданий, приближаясь к своему пику. Присутствие Отца здесь не ощущается - напротив, физически присутствует предощущение смерти: неподвижной черной вороны со стеклянным глазом. Она вырастает посреди сцены, как гора, и ее масштабы соразмерны с горем, которое пока стоит в отдалении, чернеет за спинами, но вот-вот подойдет вплотную.
Ее сменит еще один масштабный образ с гипнотическим воздействием - одинокая планета, схожая с Меланхолией, с планетой-убийцей Ларса фон Триера. Она надвигается, как личный Апокалипсис, как небытие - непостижимое, несоизмеримо большее, чем сам человек. И неотвратимость трагедии, перед лицом которой беспомощны абсолютно все, становится выпуклой и зримой. Ее причина - в потере ощущения дома как универсума, в неумении и, в конечном счете, невозможности найти компромисс. Если вспомнить в общем-то трагичный уход Юрия Бутусова из Театра им. Ленсовета, который для него был во всех смыслах своим, театром-домом, то можно предположить, что в новый спектакль он "зашил" собственную бескомпромиссность.
Татьяна Власова
"Театрал"