Алексей БОРОДИН: "Детский театр был глотком свободы"

В Российском академическом Молодежном театре новые премьеры - комедия Мольера "Скупой" в постановке Егора ПЕРЕГУДОВА и "Участь Электры" по пьесе Юджина О'Нила в постановке Алексея БОРОДИНА.

Готовится к выходу спектакль "Как я стал идиотом", эту французскую пьесу ставит Владимир БОГАТЫРЕВ. Все спектакли надо бы посмотреть. Почему? Потому что театр РАМТ всегда ставит высокие цели и, судя по количеству и "качеству" завсегдатаев его зрительного зала, целей этих достигает. Вообще, сегодня, когда даже некоторые столичные репертуарные театры, не говоря о провинциальных, переживают кризис, Молодежный живет полнокровно, ярко и с драйвом. При этом ни у кого не повернется язык обвинить его в конъюнктурности. Руководит театром уже более 30 лет седой жизнерадостный человек - Алексей Владимирович Бородин, вечный искатель всего нового и талантливого, режиссер, педагог, рачительный хозяин, генератор идей - все, как говорится, "в одном флаконе". Ему удалось по нынешним временам почти невозможное - создать театр-семью, театр-дом. Говорит: так и задумывалось…

- Дело в том, что сильное ощущение семьи - главное в моей жизни, - говорит Бородин. - А истоки этого - в детстве. У моих родителей было четверо детей, я - старший… Из того опыта я вынес: семья - это в первую очередь та среда, в которой человек развивается совершенно естественно, не натужно. Я мечтал, что когда-нибудь создам театр, живущий именно по таким законам. Мечта осуществилась в Кирове, в ТЮЗе, куда я уехал работать после окончания ГИТИСа. Так уж вышло, что в Москве мне тогда приткнуться было некуда. Я собрал ребят из разных театральных училищ, и мы создали такой неформальный театр, в котором всем было легко и радостно. И зритель ходил, и нам всегда было что ему, этому зрителю, сказать. Замечательные шесть лет!..

А потом я приехал сюда - в столичный театр со своими традициями и амбициями. Я очень хорошо его помнил по юности - когда здесь работали Кнебель, Эфрос… Тогда театр был совершенно великолепным! Я же пришел в 1980-м, во время хорошего крепенького застоя. И это, конечно же, чувствовалось: во всем был некий официоз. И хотя много было живого, требовалось распахнуть окна, чтобы свежий ветер подул, чтобы вернулись в театр молодость и веселье.

- Еще бы - ведь театр предназначался для молодых!

- Вы знаете, мне кажется, это вообще свойство любого театра - быть молодым по духу. И все задуманное мы осуществили. Помогли драматурги - Саша Александров, Леша Казанцев, Юра Щекочихин… Юра привел с собой журналистскую братию. И все мы стали одной семьей. Такое было время: запрещают, а счастью нет предела, потому что ты уверен, что прав, и что в этой правоте не одинок. Никакой подавленности не чувствовали. Собирались, что-то под гитару пели. Компания! То, чего сейчас не хватает. Я своим артистам говорю: "Мы должны так быть вместе на сцене, чтобы из зала нам позавидовали - мол, получается же у кого-то!". Ансамбль, семья - вот что главное! А мы теряем это катастрофически и в театре, и в жизни…

- Но вам-то, слава богу, не на что жаловаться.

- Может быть. Но я заметил, как только человек начинает ощущать: о, у меня все нормально, тут же что-то случается. Жизнь однажды преподала мне такой серьезный урок. Я только закончил ГИТИС, и мои педагоги во главе с Юрием Александровичем Завадским взяли меня слушателем на свой курс, очень сильный курс, на нем учились люди и постарше меня, тогда 27-летнего. И вот, помню, иду я по лестнице на третий этаж к этим "своим студентам" и думаю: а я ничего, я большой молодец! Большего провала, чем это занятие, у меня в жизни не было! А до этого получалось нормально. Так что не нужно быть самоуверенным. Надо оберегать себя от этого.

- Как?

- Самоиронией, юмором, это важные вещи. Мы с удовольствием иронизируем и смеемся над другими, но только не над собой: пожалуйста, меня не трогайте, я в порядке! А жизнь часто дает понять, что это не правильно. Мы вообще не должны терять самоиронии - ни к себе, ни к театру, ни, скажем, к ситуации в стране… Как только делаешь серьезное лицо, так сразу все летит в тартарары.

- Алексей Владимирович, как театр вообще возник в вашей жизни?

- Довольно странно. Я ведь появился на свет и провел детство в Китае, где мои родители оказались еще до революции. Мама родилась там, а отец учился в Чехии, потом, в 20-е годы, уехал в Америку, а уже оттуда - в Китай. Главным инициатором возвращения на родину была мама. Мне тогда исполнилось 13 лет. Так вот, театров в Китае практически не было, но я почему-то, сколько себя помню, всегда твердил: буду артистом! Потом приехали сюда. Помню, походил я по Москве, пришел домой и сказал: "Я нашел свой институт!" Каким-то образом я попал тогда в Собиновский переулок, где стоит ГИТИС. И ведь так все и вышло! Поступал я сначала на актерский, но провалился. Устроился в Театр кукол рабочим сцены. А в сентябре был набор на театроведческий факультет, я не понимал, что это такое, но пошел сдавать экзамены. И вдруг поступил. А уже через год меня приняли на режиссерский факультет.

- Вы ведь не мечтали работать в ТЮЗе?

- Все вышло само собой. Может быть, действительно судьба. Но для меня не важно - ТЮЗ не ТЮЗ - театр! Есть сцена, зал, артисты, что еще надо? Потом мне повезло: я попал в лабораторию режиссеров театров для детей и молодежи, которой руководила Мария Осиповна Кнебель, познакомился с Зиновием Корогодским, Львом Додиным, Адольфом Шапиро, Борисом Наровцевичем... Я был самый младший, самый последний, кого Мария Осиповна приняла в лабораторию. И весь этот цвет тюзовской режиссуры приезжал ко мне в Киров, они смотрели наши спектакли, обсуждали, проводили занятия. Тогда ведь ТЮЗ не воспринимался как что-то второсортное - наоборот! Более того - в ТЮЗАх у режиссера было больше свободы, можно было переходить границы, что взрослым театрам, находящимся под строгим контролем, возбранялось. И во времена моей юности Центральный детский театр был глотком свободы, я помню. Знаете, самое страшное для театра - подчинение какой-то функции: театр для армии, театр для детей… Гибельный путь. Особенно это касается театра для детей. Только если не подчиняться "функции", можно ставить полноценные спектакли. Брянцев, основатель Ленинградского ТЮЗа, правильно сформулировал нашу общую задачу: театр, расширенный в сторону детства. Не суженый!

- Почему ваш театр поменял название - стал Молодежным?

- Понимаете, название "детский" стало себя изживать. Еще мои предшественники это чувствовали и хотели придумать другое, чтобы расширить возможности. Ну, неправильно! Скажем, уже девятилетний человек не скажет, что он ребенок. Начались поиски. Я взял словарь Даля, стал смотреть, и никакого "детства" там не нашел.

Посмотрел на букву "м", прочитал: "Молодость - от младенчества до срединных лет. Детство, отрочество, юность". Понравилось. И вот, помню, еду в троллейбусе, и меня ошарашивает: это надо сделать немедленно! У меня бывают такие моменты. Просто немедленно! Тогда на какое-то время назначили министром культуры Евгения Сидорова, ректора Литинститута. Новые времена - 92-й год. И я записался к нему на прием и получил поддержку. Он сказал: "Проведите общее собрание". Я провел, в театре тоже поддержали. И все решилось.

- Значит, с двадцатилетием вас того курса, которым вы ведете свой корабль! Кстати, все удается, что задумывалось?

- Стараемся. Мне кажется, театр не должен подлаживаться под жизнь. В каком-то смысле он должен быть в конфликте к тому, что происходит вокруг. Это первое. Второе: люди, которые приходят в наш театр, ждут отклика, равного себе в интеллектуальном, в эмоциональном, в каком угодно смысле. Важно, чтобы мы спектакли делали про себя, а значит, про всех нас. Обязательно. И пьесы брали бы те, которые находят отклик в нас. Тогда это будет интересно и зрителям. Вот этим путем я иду. По моему опыту: как только появляются какие-то иные расчеты - гаси свет! И еще: почему у нас так много взрослых людей на спектаклях? Потому что мы создаем атмосферу не уставания. А это редкость. Все устали. А надо жить интересно. Заметили: бездарному человеку все неинтересно, а талантливому - все интересно?

- Под "иными расчетами" вы имеете в виду расчет на зарабатывание денег?

- Деньги - это, конечно, важно. Ведь театр - совершенно реальная вещь. Основу к существованию определенной степени нам дает государство, у нас есть замечательное здание, а дальше мы должны сами крутиться. Я сейчас совершенно искренне могу сказать актерам: "Ребята, на постановку новых спектаклей денег нет. Давайте как-то пересидим это время, что-то другое поделаем". Но я этого не скажу, потому что знаю: мы найдем пути преодоления этих сложностей. Вот уже 10 лет директором нашего театра работает Владислав Любый, абсолютный мой соратник. И то, что мы вместе - решающий момент. Понимаете, страшно важно, чтобы был круг творческих единомышленников. Но не менее важно, чтобы и те люди, что составляют дирекцию, организационную часть, относились к Театру, как к живому организму, понимали его нужность. Когда это есть, все удается преодолеть. Обнаруживаются какие-то программы в Министерстве культуры, в которые можно включиться, появляются заинтересованные люди… И мы вновь работаем на полную катушку, и есть куда двигаться! Поверьте: как только театр перестает жить этой сильной энергетической жизнью, он моментально останавливается. А как только останавливается - летит вниз, других вариантов нет. Надо плыть. Я и плыву, потому что боюсь утонуть.

- И все-таки как вам удается поддерживать неизменный интерес зрителя к своему театру?

- Как бы это правильно сказать… Нужно все время вкалывать. Всем, не только мне. Это как грядка, которой нет конца. И надо постоянно думать. И не допускать самодовольства. И браться только за то, что находит отклик в душе. Вот если меня и трех-четырех моих единомышленников объединяет какая-то идея, то мы и всех остальных увлечем. А это уже залог того, что и зритель не останется равнодушным. Знаете, большая ошибка - смотреть на зрителя свысока. Во всяком случае, мне нужен такой человек в зале, который не глупее меня. А рассчитывать на это я могу, только если нигде и никогда не допущу фальши, не опущу планку…

- Кстати, о зрителях. Вы однажды сказали в интервью, что они вас неизменно радуют. Наверное, это потому, что у театра есть традиции "воспитания" зрителей?

- Обратная связь - наиважнейшая вещь. Когда я еще работал в Кирове (Алексей Владимирович руководил кировским ТЮЗом с 1973 по 1980 годы. - Прим. ред.) мы это дело наладили. Я лично был знаком с директорами 45 школ. У нас работал Клуб отцов при театре. Представляете? При этом отцы - шоферы, рабочие… И они приходили, мы с ними разговаривали, обсуждали спектакли. А в РАМТе, тогда еще Центральном детском театре, тоже были замечательные традиции. Например, каждый год 4 января мы собираем актив Клуба искусств, который здесь существовал много десятилетий. Через него прошли Караченцов, Швыдкой, Казанцев… В новом времени это как-то приостановилось. Но, вздохнув, мы все это восстановили уже на новом витке. Сейчас и детский актив существует, и подростковый, и студенческий. Раз в месяц в Интернете выходит РАМТовская газета. Ребята поднимают важные темы. И мне регулярно показывают все интересные обсуждения наших спектаклей, что появляются в Интернете. Бывают такие замечательные размышления, разборы!

- Главная проблема, с которой вы сталкиваетесь, какая?

- Сложновато с молодой драматургией. Ее мало, но и на ту, которая есть, молодые режиссеры почему-то не откликаются. А между тем время сейчас, на мой взгляд, такое, когда можно говорить свободно. Но этим если и пользуются, то как-то однобоко - подлаживаются под якобы актуальную тему, демонстрируют - ух, какие мы смелые! А посыла настоящего нет. Только кокетство смелостью. Скажете, я рассуждаю, как консерватор? Нет, я рассуждаю с точки зрения художественного творчества.

- Может быть, просто еще не сформировалась некая глубинная актуальность?

- Да, да! Поэтому спектакли якобы актуальные у нас идти не будут. Может быть, у РАМТа слишком уж завышенные требования, но если мы их начнем снижать, то потеряем себя.

- Но сейчас есть талантливые молодые прозаики. Например, Захар Прилепин - вам интересен?

- Очень. В прозе действительно много интересного - Михаил Шишкин, Людмила Улицкая, Елена Чижова... Моя надежда - что интересные пьесы придут оттуда. Драматургия ведь очень специфический вид литературы. Почему Чехов писал пьесы, а не романы? Потому что он боялся, по-моему, какой-то дидактики, тенденциозности, а в пьесе всегда можно спрятаться во внутрь, и все действующие лица пьесы с ним как бы не соприкасаются, а его личное - оно внутри. Сейчас драматургии этого очень не хватает. Есть какое-то самоутверждение, желание себя показать - но это не путь, понимаете? Мы можем себя утвердить, только если мы растворены в каком-то своем представлении о мире и именно это, глубокое и важное, хотим донести до других. Только так.

Марина Бойкова
"Вечерняя Москва"