Алексей БОРОДИН. Один Ассоль

По всем писаным и неписаным законам Алексей БОРОДИН - мэтр российского театра. Все регалии при нем. И народный, и лауреат, и, кажется, все возможные премии получил - "Маски", "Гвозди", "Турандоты"... Да и театром руководит больше 30 лет из девяностолетней истории РАМТа. Но даже самый отвязанный молодой критикан не рискнет назвать его динозавром и не поторопится сбрасывать с постамента. Почему? Да потому что его там не стояло. Вот мы и поговорили о долгожительстве и наследниках.

- Алексей Владимирович, не мне вам говорить, каким общим местом стала формула "Все мы родом из детства". "Китайский след" что-то определил в вашей судьбе?

- Да нет, ничего китайского в моем детстве не было. В Шанхае, где я рос, была огромная русская колония, и мы все в ней варились. Учиться меня отдали сначала во французский коллеж, а потом в английскую монастырскую школу. А Китай был не более чем неким предлагаемым обстоятельством.

- Ни культурные традиции, ни окружающий быт не проникали в жизнь семьи?

- Особо нет. Ну разве что родители собрали коллекцию каких-то замечательных китайских статуэток, и дома стояла шикарная ширма из слоновой кости. Вот и все, пожалуй. А Китаем, знаете, когда на нас пахнуло? В 49-м году, после революции. Тут вдруг оказалось, что Китай страшно дружит с Советским Союзом, который где-то далеко, а мы, русские, - здесь, близко. К тому же в годы войны в патриотическом порыве многие приняли советское гражданство. Мне и моим товарищам было тогда по 10-12 лет, но нас буквально разрывали на части. Мы, например, принимали парады, можете себе представить. Едем на какую-то фабрику, и на огромном пространстве выстраиваются две колонны китайцев, машут нам приветственно руками, а мы - им в ответ. Невозможно вспоминать без смеха.

- Думали, приедете в Москву и тоже парады принимать будете?

- Все дело в том, что, сколько себя помню, родители мечтали жить на родине. В моей комнате висела репродукция картины, на которой мальчик останавливает красным галстуком поезд, потому что рельсы разошлись. В Шанхайском клубе граждан СССР, как сейчас помню, от входа налево был киоск, вокруг которого всегда толпились - рассматривали книжки, покупали плакаты. Киоск этот на общественных началах держали родители моей будущей жены Лели... В 1949 году была большая репатриация в СССР: уезжали на огромном белом пароходе, а потом где-то пересаживались на поезд... К счастью, родители ехать не решились. А всех пассажиров того парохода отправили прямиком в лагеря.

После 1949 года стало ясно, что завод, который отец долгие годы поднимал из маленькой мастерской, надо продавать, развивать дело невозможно. Мы, слава тебе господи, уехали в 1954-м. Как же все радовались, получив визу. Папа, думаю, поехал бы все-таки в другом направлении - многие отправлялись в Европу, Австралию, Канаду. Но мама почему-то решила, что дети должны жить на родине, хотя сама там никогда не была. Всё русские книги, русская музыка... В доме царил культ всего русского. Мама наряжалась, и родители отправлялись на "Сказание о земле Сибирской" или "Кубанских казаков".

- Неужели были так наивны?

- Наверное, приехав, они испытали шок, столкнувшись с реальностью. Мечтали об одном, увидели прямо противоположное. Мне было 13 лет, и никогда, повторяю, никогда я не слышал никаких стенаний и жалоб. Год прожили в Чимкенте, потом купили полдома в Пушкине под Москвой и стали организовывать жизнь, максимально похожую на ту, которую считали нормой. Своими руками возделывали сад, каждую неделю устраивали генеральную уборку с обязательным натиранием полов мастикой... Жизнь с елками, детскими праздниками. И обязательной Пасхой. В четверг красили яйца луковой шелухой, потом бабушка ставила тесто на куличи и доставала формы с ХВ, которые с собой привезли.

- В те годы такие ритуалы еще надо было скрывать.

- Дом был открыт для всех моих друзей - сначала школьных, потом институтских. И многое их удивляло, но всегда влекло.

- Зато мне теперь понятно, откуда столько щемящей нежности в первой, "усадебной" части вашего "Берега утопии". А театр появился в жизни уже в Москве?

- Когда меня еще в Шанхае спрашивали, кем ты хочешь стать, всегда отвечал: артистом. Собирал фотографии советских киноартистов. Я запомнил, как первый раз был в театре на "Лебедином озере", какая-то труппа гастролировала. Мамина подруга повела меня за кулисы, и это произвело впечатление. А уж об энтузиазме, с которым я участвовал в подготовке школьных спектаклей, и говорить нечего. На актерский безуспешно поступал дважды и от безысходности пошел на театроведческий, где учился у блистательных Павла Александровича Маркова и Бориса Владимировича Алперса. Через три года в свою мастерскую меня принял Юрий Завадский.

- Центральный детский театр в те годы был одним из лучших московских театров, вы его привечали?

- Начал все-таки с Художественного и был потрясен "Плодами просвещения" в постановке Кедрова, хоть сейчас каждую секунду могу описать. Любил спектакли Охлопкова, а первый спектакль ЦДТ - "Димку-невидимку" молодого режиссера Ефремова увидел по телевизору и сразу побежал в театр. А когда позже вышел эфросовский "Друг мой, Колька!", то после спектакля купил аж пять билетов, чтобы повести сестер и маму.

- Так это что же - судьба?

- Я так для себя не формулирую. Но интересные совпадения действительно случаются в жизни. На театроведческом положена практика в литературной части театра, и я выбрал именно детский, где меня очень приветливо встретила Наталья Александровна Моргунова, открывшая тогда очень многих молодых авторов. Мне она один забавный урок преподала. В те времена в конце сезона практиковалось обсуждение критиков перед труппой. Я вошел, когда все уже сидели в репзале, и тихонько встал у стенки. Она меня потом спрашивает, почему, мол, не сел. "Постеснялся". - "Очень глупо. Выглядели, как представитель госбезопасности". Знаете, жизнь иногда состоит из таких маленьких уроков. Запомнил ведь.

- Давайте пропустим, как вам, выпускнику, в Смоленске обком запрещал "Двух товарищей" Войновича, как потом славно работалось в кировском ТЮЗе, и войдем в ЦДТ уже с парадного входа, куда судьба привела вас аж 31 год назад в качестве руководителя. В какой форме был театр?

- Если отбросить нюансы, приняли меня хорошо. Ну, может быть, несколько настороженно. В Кирове мы жили весело, одной семьей, а здесь все было как-то... официально. Пионеры, комсомольцы, педчасть. Партийные собрания проходят на полном серьезе. Я как-то услышал из комнаты месткома громкий голос очень хорошей артистки, подошел к ней потом и сказал: "Комиссаржевская никогда не заседала в профкоме. Это мешает творческой работе". Одним словом, я очень быстро понял: самое главное - сохранить себя и не прогнуться под ситуацию. Не начать угождать кому-то или чему-то.

Мне кажется очень важным такой жизненный постулат: не с тебя началось, и не тобой кончится. А я очень хорошо понимал, куда я пришел, в какой дом. Где и Михаил Чехов, и МХТ-2, который закрыли и вселили театр, созданный Натальей Сац, ханжески провозгласив: все лучшее детям. А через год и она оказалась в лагере. Мы обязаны помнить, чьи мы потомки. Помнил и о Леониде Волкове, про гениального Левшу которого нам, студентам, рассказывал Завадский, и об Ольге Пыжовой, игравшей Мирандолину с самим Станиславским. И о Марии Осиповне Кнебель, дважды возглавлявшей этот театр после изгнания из МХТ. Здесь начинали Эфрос, Ефремов, Фоменко.

- Это все хорошо для музея.

- Стены хранят историю, и артисты хранят. Еще в отличной форме были, не побоюсь этого слова, великие мастера - Перов, Воронов, Андросов. И я обратился к любимой книжке своего отрочества, к "Отверженным" Гюго. Этот спектакль оказался очень важным для театра и для зрителя. Стали звать молодых авторов - Лешу Казанцева, Сашу Червинского, а в 1985 году мой друг и помощник Лена Долгина привела в театр Юру Щекочихина. Он написал для нас пьесу, наверное, не самую совершенную. А я ведь как главный режиссер мог ставить совершенные - "Гамлета" или другие великие творения. Но выбрал "Ловушку № 46", потому что в ней кипела улица, живая жизнь. И было противостояние мертвечине тех лет. Счастливейшее время, когда нам спектакль запрещали раз пятьсот. К нам в театр стали приходить замечательные люди.

- К власти как раз пришел Горбачев...

- Очень для нас вовремя. Спектакль наконец разрешили. Я не преувеличиваю художественные достижения, но, может быть, важнее, что в этой работе мы себя почувствовали людьми, которые живут, как хотят, ни на кого не оглядываясь. Чувство, которое в меня с детства закладывали. Я и сейчас студентам повторяю: вы не должны быть, как все. Не поддавайтесь конъюнктуре. Тогда была советская, теперь другая... В 90-е годы все дико осмелели и активно занялись чернухой. Раньше-то чего помалкивали? А мы в годы дикого рынка поставили "Беренику" Расина. Потому что хотели напомнить, что понятия "честь", "долг", "дисциплина" никто не отменял. Правда, хотел у входа посадить нищего, который бы контроль отрывал, но удержался. Сейчас конъюнктура более изощренная. Желательно подавать что-то остро критическое и одновременно воспевающее.

- Ваше нежелание ходить строем естественно, но ведь есть еще и понятие "единомышленники".

- Вы имеете в виду театральное пространство? Мне кажется, сейчас время своего, узкого круга. И внутри театра для меня это жизненно необходимо. А за его пределами?.. Меня часто приглашают, но я как-то увиливаю. Вот в Исландии два спектакля поставил, но это больше для самоощущения.

- В последние годы вы настойчиво, из спектакля в спектакль, прослеживаете противостояние мечты и утопии...

- ...И прихожу к выводу, что утопии так утопиями и останутся. И алые паруса никогда не приплывут. Но человек должен их ждать. Должен. Сейчас я репетирую пьесу Юджина О'Нила "Траур к лицу Электре", там ситуация совершенно трагическая, человек противостоит силе рока. И все равно стремится к внутренней свободе. Самостояние человека, по определению смертного, быть может, и есть самое главное в нашем земном существовании?

- Алексей Владимирович, поскольку ваш девиз - "Не с меня началось, и не на мне закончится", решусь задать деликатный вопрос: о преемнике думаете?

- Вопрос, с одной стороны, правильный и естественный. Но есть и другая сторона. Фраза "Мы продолжаем традиции нашего театра" мне кажется чаще всего ханжеской. Помнить - это одно, а продолжать?.. Театр живое искусство, он может опираться на знание, на профессионализм, который, кстати, ценю не меньше таланта. Мне кажется, я не вправе указывать на какого-то продолжателя. Хорошо помню себя, только что окончившего ГИТИС, и сейчас меня лично очень интересует новое поколение режиссеров. Моя задача, как я ее понимаю, дать им работу, возможность попробовать себя на большой сцене. Таких, кто потом захочет участвовать в продолжении жизни репертуарного театра, идея которого тоже вполне утопическая, немного. Да и дело многотрудное, требующее определенных человеческих качеств - воли, отсутствия самодурства. У меня личных амбиций, поверьте, совершенно нет. Но амбиции в отношении нашего театра только растут год от года. Никто не знает, сколько ему отпущено, но для меня очень важно делать жизнь в этом доме как можно более интенсивной. Всеми средствами провоцировать активность. В прошлом сезоне мы выпустили 13 премьер. А нашему зданию предстоит серьезная реставрация. Снесут дома по Большой Дмитровке и построят два зала на 200 и 120 мест.

- Ну прямо сам себе Ассоль - единица измерения имени вас. Однако алые паруса все же приплывают к вашему берегу утопий?

- Не уверен, что придется жить в эту пору прекрасную. Но поговорки "На мой век хватит" или "После нас хоть потоп" - не про меня.

Мария Седых
"Итоги"