Алексей БОРОДИН: "У театра есть миссия противостояния"

Накануне своего юбилея известный режиссер рассказал о том, что наши надежды несбыточны, наши мечты неосуществимы, наши иллюзии наивны.

Это надо просто очень хорошо знать. И делать все, чтобы не утерять надежды, мечты, иллюзии.

Самое опасное то, что тебя обязательно всё будет заставлять встать в общий строй. Первый, второй, третий, 1794-й!

Конечно, мы живем не в свободном обществе, но все зависит от нас самих. Человек должен понимать, что даже в самых драматических ситуациях он ответствен за себя перед самим собой. И перед своим малым кругом, где никого не обманешь.

Со мной была мистическая история. Я шел по пустому фойе в театре и вдруг услышал свой собственный голос, который мне сказал: "Меня  никто не собьет с пути!" Клянусь чем хотите! Я это рассказал на сборе труппы, все помирали со смеху, но мне поверили! Иногда надо, чтобы твой собственный голос тебе сказал.

Не поддаваться искушениям, не суетиться ради конъюнктуры нелегко, требует усилия. У Диккенса в романе "Домби и сын" сестра главного героя все время всем советует: сделайте над собой усилие! Домби уже умирает, еле дышит, и, проливая над ним последнюю слезу, она говорит: "Мистер Домби, сделайте над собою усилие!" Персонаж трагикомический, но именно это усилие позволяет нам не смотреть на самих себя с глухим, тупиковым ощущением самодостаточности. И если мы на самом деле честны перед собой, обязательно появляется чувство самоиронии. Чем мы серьезнее, тем спасительнее для нас чувство юмора. С ним жизнь приобретает энергию!

К СВОИМ ДЕТЯМ, СТУДЕНТАМ, АРТИСТАМ я ощущаю совершенно неподдельный интерес. Мне очень интересно, как живут и как думают люди, которым сейчас восемнадцать. И не потому, что я главный режиссер молодежного театра, а потому, что во мне еще жив человек, которому 13 и которому 20.

Всякий раз, как набираю курс, размышляю, чем одно поколение актеров отличается от другого. Но, скажем, Женя Дворжецкий был точно таким, как теперешние молодые у нас в театре. Внутренне свободным. Притом он был свободен в совершенно других обстоятельствах времени.

Мне самому помогло то, что в самом начале пути произошел страшный разгром. В ГИТИСе у нас были замечательные учителя - Завадский, Анисимова-Вульф, Бенкендорф, - они жили советской жизнью, но помнили и знали прежнюю жизнь и из рук в руки это знание нам передавали. И вот еще на 5-м курсе, в год вторжения танков в Чехословакию, я в Смоленске поставил повесть Войновича "Два товарища", опубликованную в "Новом мире". В совковом городе был очень хороший театр, который создали два замечательных человека - режиссер и директор, Александр Михайлов и Феликс Шухмахер. Их обоих сняли, меня записали в формалисты. Наступило глухое время, деться было некуда. И мы рванули с женой туда, где можно ощущать себя человеком, - в Вятку. Вслед за Герценом, на шесть с половиной лет,

САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ВРЕМЯ ЖИЗНИ БЫЛО СВЯЗАНО С ЩЕКОЧИХИНЫМ. Восемьдесят пятый год, все еще накануне. И появилась пьеса Юрия Щекочихина "Ловушка". В этой пьесе было что-то большее, чем социальные проблемы. Что-то, что касалось каждого. Я помню это острое сознание в 15 лет: ты один на белом свете, ты смертен.

Лита нам не давали, замминистра бросал пьесу нашим ходатаям в лицо, на первый прогон набилось полное фойе каких-то незнакомых дядек в пиджаках. Сделали 68 замечаний: выкиньте это, выкиньте то! Но мы были очень уверены в себе. Юра привел на спектакль мальчика, который был прообразом главного героя. Не забуду: спектакль кончился, он один сидит в пустом зале.

НА "БЕРЕГ УТОПИИ" НАДО БЫЛО РЕШИТЬСЯ. Аркаша Островский учился с моей дочкой, и на ее день рождения принес мне пьесу Стоппарда в собственном переводе. Меня поразила форма. То, как мощно в этой драматургии переворачивается понятие пространства и времени. Постепенно я входил в океан содержания. Все в трилогии поражало: и колоссальное количество действующих лиц, и масштаб героев, и ощущение себя их потомками. Стоппард все укрупнил, приблизил.

Трилогия многослойна. Акунин посмотрел "Берег утопии" и спросил: "А в чем ваш месседж?.." Я что-то стал ему рассказывать, а он говорит: "Я вот смотрел и подумал: мужики в России болтают-болтают, а женщины живут, рожают, любят". Там и это есть! Стоппард - невероятно серьезен, но он сказал мне: "Я считаю, спектакль удался, если там много смеются. Если мало, значит, что-то не так". Его поэтика спасительна. Трагедия часто смешна, нелепа, абсурдна, как и жизнь наша. И ничего для меня нет выше, чем чеховское: милые сестры, жизнь наша еще не кончена... и кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем, если бы знать, если бы знать…

АРТИСТ ДОЛЖЕН БЫТЬ СВОБОДЕН. Ведь он делает то, чего я никогда не смогу сделать. Я могу рассказать, показать что-то, направить, но осуществляет он! У меня роль очень важная, я знаю эту роль, но она всего лишь моя роль, а не все на свете. Должно быть доверие. Они знают, что я никогда их не обману и прощу, если они меня обманут. Что я никогда их не предам и прощу им элементы предательства. В этом моя позиция.

Театр есть собрание личностей. Здесь все рассчитано на то, что люди могут открыться навстречу друг другу. Наивное слово "искренность" для пространства за кулисами наиболее существенное.

"ЗАЧЕМ ТЫ ПУСКАЕШЬ В ТЕАТР ДРУГИХ РЕЖИССЕРОВ?" - иногда спрашивают меня. Потому что хочу внутри театра существовать в контексте с сильными людьми моей профессии. Если мой контекст только я сам или какие-то слабаки, снижается стимул. Если другой режиссер, пусть совсем молодой, изначально мне интересен, если пьесу, которую он предлагает, я хотел бы поставить сам, все срабатывает!

Мне в жизни театра важно бурное броуновское движение. В театре должно быть страшно интересно. Когда одновременно репетируется десять пьес, это подпитывает всех. Сейчас Миндаугас Карбаускис выпал из нашего гнезда, но порадуемся: он созрел для лидерства. Но есть Егор Перегудов, работают Рузанна Мовсесян, Рустем Фесак. У нас мало места. И денег немного. Но наш директор Влад Любый - колоссальный молодец. Он включается в процесс, входит в "движуху", заводится - и находятся программы, деньги, гранты.

КОМУ АРБУЗ, А КОМУ СВИНОЙ ХРЯЩИК. У зрителя должен быть выбор. Театр может быть и развлекательный, и бульварный, но должны в нем оставаться какие-то места, где люди знают: здесь не подсунут пошлость, фальшивку. Зрители "Берега утопии", "Будденброков" потрясающие. И сколько их! К нам недавно пришел Толя Васильев, огляделся: "Боже мой, откуда эти зрители?!"

Театр есть место для людей, где можно быть вместе. Вокруг все раздирается, разбрасывается, и самый страшный дефицит - чести. Я ощущаю: зал сегодня как никогда нуждается в возрождении понятия чести. У театра есть некая миссия противостояния. Иначе все обессмысливается.

ПО ПОВОДУ "ДАЛЬШЕ" ничего, кроме тревоги, у меня нет. В самом широком, метафизическом смысле. Я сейчас ставлю "Траур к лицу Электре". Тема человека в невозможных, безысходных обстоятельствах. И надо вырваться за пределы предназначенного; невозможно, а все равно - вырваться!!! Это рождает такое внутреннее в кавычках веселье. И мечту - о блаженных островах.

"Новая Газета"