Рузанна МОВСЕСЯН: "Я ученик, а не учитель"

Недоросль: Ты мне как-то говорила, что стала адептом того театра, которому нас учили.

Мовсесян: Адептом? Я таких слов-то не знаю. А какому театру нас учили?

Недоросль: Который воспитывает, развлекая, учит, прививает вечные ценности.

Мовсесян: Боже мой! Нет, нас такому театру не учили, ты меня с кем-то путаешь. Нас Гинкас учил, что театр - это все, что движется, и как сделать так, чтобы двигалось. Вот и все. В смысле, вот это и есть все, на мой взгляд. И мы, кстати, совершенно разные надстройки на этом базисе понастроили. Меня вот в детский театр увело.

Недоросль: Да, сейчас так получилось, что ты прежде всего режиссер театра для детей и подростков. Так? Ведь ты в штате РАМТа?

Мовсесян: Нет. Почему-то все в этом уверены, но нет. Я совершенно свободный художник. Просто я очень люблю РАМТ, с огромным удовольствием ставлю там спектакли и много об этом болтаю.

Недоросль: Тем не менее, спектакли, благодаря которым тебя знают, они для детей и на детском материале: и "Леля и Минька", и "Кролик Эдвард", и скоро ты выпустишь "Манюню". Кстати, когда будет премьера?

Мовсесян: По плану стоит первый квартал 2019 года, но мы даже еще не начали репетировать. Меня немного смущает ажиотаж вокруг "Манюни". Просто на сборе труппы было объявлено название, и все почему-то решили, что я уже вот-вот выпущу спектакль, а на самом деле было сказано, что мы в этом сезоне начнем репетировать. И мы честно начнем, видимо, в начале апреля.

Недоросль: Ты сама себя определяешь как режиссер театра для детей?

Мовсесян: Нет. Я вообще себя никак не определяю и очень благодарна всем, кто хоть как-то может меня определить. Сама для себя я существо предельно неопределенное. Что касается детского театра, просто так получилось, что я внутренне очень совпала с РАМТом, с театром Бородина - с его духом, с его идеями, с его пониманием того, что нужно надстраивать на базисе этого самого театра, которому меня учили. И так получилось, что это театр детский. А что касается выбора материала, то, например, "Манюню" я сначала предлагала в другой, взрослый театр. Там как-то не сложилось. А Бородин сразу схватился за эту идею. Про "Манюню" мне вообще кажется, что это книга больше взрослая, чем детская. Конечно, главные героини - девочки, но текст адресован взрослым, у которых было подобное детство. Это же совершенно ностальгическая книга, пропитанная воздухом 70-80-х и детством, которых у современных детей нет. Нынешние дети сидят в клетках: квартира, школа, автомобиль, развивающие занятия. А в то время у большинства детей было немножко школы и - ВОЛЯ. Сейчас ситуация, чтобы дети сами гуляли, что-то сами придумали и натворили от всей души (то, из чего вообще-то состоит вся детская литература), - невероятна в принципе. Я тут читала дочке "Тома Сойера" вслух и отмечала про себя, что там через строчку то, за что современного родителя просто бы посадили. Сейчас в школах специально вводят проектную деятельность, сейчас детей нужно этому обучать. "Манюня" - это гимн проектной деятельности, если хочешь.

Недоросль: Ты, кстати, это как-то учитываешь, когда ставишь, что у детей, которые приходят на твои спектакли, уже совершенно другой опыт?

Мовсесян: Нет. Я вообще никого не учитываю, кроме себя. Вот такая ужасная беспринципная эгоистка. Я для себя ставлю. Чтобы мне было интересно. Я с трудом понимаю логику обсуждений на всяких лабораториях, размышления на тему, кому это адресовано, театр для детей, для подростков, театр такой, сякой. Головой я понимаю, конечно, что это, видимо, правильно, но это не мой путь. Я совершенно не думаю про адресата. То есть, конечно, когда Бородин говорит мне: "Нужен детский спектакль для большой сцены", я не буду искать материал у Достоевского или у Томаса Манна. Я в уме. Но я все равно возьму то, что интересно лично мне, а не то, что заинтересует какого-то абстрактного сферического ребенка в вакууме и его родителей, про которых я вообще ничего не знаю. Мы же ничего не знаем про людей, которые приходят в зал. И ориентироваться на какие-то возрасты, на что-то среднее, на условное большинство - это очень странно. Большинству ведь понравится, как бы сказать, чтобы никого не обидеть, какая-то ритмизованная жвачка в ярких костюмах, где девочки-принцессы скачут на розовых пони. Да, я боюсь, что людей, которым это понравится, большинство, увы.

Недоросль: Большинству-то как раз нравится твой "Кролик Эдвард". Это ведь едва ли не главный спектакль для детей и семейной аудитории сейчас.

Мовсесян: Я не просчитывала этот успех, поверь. Я просто умерла от этой книги и поняла, что я хочу это сделать во что бы то ни стало. Но в то же время, если мне предложат сделать что-то, что будет иметь гарантированный успех у зрителя, мне кажется, я знаю, как это сделать.

Недоросль: То есть на спор ты можешь поставить абсолютный хит?

Мовсесян: На спор - да. Другое дело, что я не буду. От елок я отказываюсь, хотя поступают очень крутые предложения (смеется). Но мне кажется, я умею это делать. Хотя мне не очень нравится то, что я так про себя говорю. Глупо как-то. Но да. Я почему-то нравлюсь нормальной человеческой публике. Этому самому большинству. Хоть и не выпускаю на сцену принцесс на розовых пони. Но играть во всякие штампы и общие места очень люблю. В том же Кролике этих игр полно. Поцелуи в диафрагму, конницы из-за холма и вальсы-полонезы до слез. Мне это очень интересно. Я в это играю, да.

Недоросль: Но ведь в широкой популярности ничего зазорного нет.

Мовсесян: Нет. Мало того, я считаю, что театр обязан быть популярным. Иначе это недотеатр какой-то. Театр без зрителя - это нонсенс. Но некое снисходительное отношение к такому подходу я иногда чувствую. И глупейшим образом иногда ведусь. Знаешь, находит порой желание быть сложной такой, непонятой (смеется). Работаю над собой, искореняю. Я человек закомплексованный, все время в себе копаюсь. Причем, сложность эта по жизни во мне присутствует с избытком, достоевская такая дурь, убивающая все живое вокруг. Но спектакли у меня получаются совсем другие. И что мне с этим делать?

Недоросль: Какой ты делаешь театр?

Мовсесян: Ничего себе вопрос! Не знаю… Давай я ключевые слова попробую найти. Старомодно, наивно - нет, это все неправда, неправильные слова. А у тебя какие?

Недоросль: Наивный, честный, простой, возвращающий меня в детство, волшебный, диккенсовский.

Мовсесян: Вот это мне очень приятно, про Диккенса. Спасибо! Еще мое слово - сентиментальный. Театр, который не стесняется простых чувств. Но как начнешь в слова переводить, получается глупость. Но я понимаю, я сама вижу, что какой-то общий стиль вырисовывается именно в детских спектаклях. Сатириконовскую "Дурочку" мою любимую я тоже внутренне к своим "детским" спектаклям отношу. Сейчас актеры мои на меня обидятся. Но у меня есть очень любимые взрослые спектакли: "С вечера до полудня" в Театре Пушкина московском и "Матадор" в Театре Пушкина магнитогорском. Они совсем другие. Но, кстати, вот только сейчас поняла, что в обоих этих спектаклях не я выбирала материал. Вот интересно. Да. Вернее, я выбирала, но из ограниченного количества предложенных пьес все равно. Оба раза это были сначала лаборатории: Театра Наций и "Розовские чтения" в РАМТе. А все, что я выбираю целиком и полностью сама, оказывается в результате вот таким, "моим фирменным".

Недоросль: А какая-то миссия у тебя есть, как ты определяешь?

Мовсесян: Ой, мама дорогая! Нет. И надеюсь, не будет. Мне просто это все очень нравится. Мне нравится театральный мир сам по себе - такой красивый, целостный, самодостаточный, абсолютно полный. Самый лучший из возможных. Там действительно можно жить, практически не контактируя с реальностью. Хотя очень часто при ближайшем рассмотрении это, конечно же, оказывается вариантом внутренней эмиграции, это правда. Но реальность наша кошмарная, увы, лезет в театр со страшной силой, руша все эти наши утопические миры и домики.

Недоросль: Ты в профессии лет 15?

Мовсесян: Я закончила в 2005 году, то есть 13 лет.  Но пять из них меня в профессии не было. Первый мой ребенок с профессией не совмещался.

Недоросль: После успеха "Кролика Эдварда" ты стала чувствовать себя тем, кто что-то определяет в том, что такое сегодня хороший театр для детей?

Мовсесян: Определяет? Вряд ли. Чтобы что-то определять, нужно как минимум десяток "Кроликов" сделать. И потом, я очень неопределенный человек, чтобы что-то определять. Я сама определяюсь. Я ученик, а не учитель. Я, например, из тех, кто очень трепетно относится к старшим. Смотреть и думать о том, что делают опытные и умные люди, учиться у них, а если что-то не нравится, то не кукарекать, а деликатно закрывать рот, и опять думать и учиться - это про меня. Вступать в конфликты, ниспровергать, орать свое слово - нет, не мое. Кроме того, я очень медленно работающий режиссер. Так сложилось. Я Обломов по жизни. Я человек лежащий, смотрящий в потолок, что-то долго накапливающий. Состояние Штольца, жизнь в стиле Штольца сразу ведет меня к полному разрушению, к панике, к личной катастрофе. Я очень медленный человек, даже говорю медленно и многих этим раздражаю. Хотя я умею включать в себе все эти пятые скорости, могу врубиться в выпускной период, поставить на уши все цеха, но меня саму это разрушает. Я готова разрушаться всякий раз и собираться заново, но все-таки мой естественный способ жизни -  медленный. И я с некоторым удивлением смотрю на режиссеров, которые шарашат по четыре спектакля в сезон. В моем случае это будет абсолютно разрушать качество. И меня самой не будет при таких скоростях и при такой плотности работы. Хотя, в принципе, я представляю себе, как сделать спектакль по готовой пьесе недели за три. Например, в Магнитогорске с "Матадором" так и было. Это получилось совершенно незапланированно. Мы сначала показали эскиз на лаборатории, который делался пять дней, и Лоевский сказал, что это уже практически готовая работа, и потом я приехала еще на две недели и выпустила спектакль, который теперь уже давно живет без меня, и это ужасно, потому что спектакль актерский-преактерский, а это всегда опасно, такие спектакли нужно пасти. Но у них нет денег на то, чтобы я приезжала. Этот театр очень ограничен в средствах, и они не могут позволить себе меня звать, тем более, в том количестве, в каком бы я хотела. В Москве я стараюсь ходить на каждый свой спектакль. Это какая-то мания, и все смеются надо мной. Но я ничего с собой поделать не могу.

Недоросль: То есть если идет "Кролик", а ты не там, то тебе плохо.

Мовсесян: Да. И не только "Кролик". И на "Лелю и Миньку", и на "С вечера до полудня", почти на все хожу. Я смотрю из зала, иногда по необходимости за кулисами что-то с кем-то выясняю, потом что-то немного подправляю с артистами. Ведь после каждого спектакля есть что сказать не только актерам, но, к сожалению, техническим службам... Может быть, поэтому у меня нет ощущения полной катастрофы, которое - я понимаю - есть у режиссера, который после премьеры два года не видел свой спектакль, а потом вдруг решил посмотреть, как там дела. Как мне весело сказал худрук Вологодского театра для детей и молодежи Борис Александрович Гранатов после премьеры "Огнива": "Приезжайте года через два, и вы своего спектакля не узнаете". Боюсь туда приезжать, хотя "Огниво" был очень счастливой работой для меня. Вот и с "Матадором" так очень может быть. Ну потому что это вообще закон: то, как актер изнутри видит спектакль, совершенно не совпадает с тем, как его видит режиссер. И всерьез верить, что актер может поддерживать спектакль, очень наивно. Спектакль должен поддерживать его создатель. И если требуются исправления, то вносить их надо по миллиметру и после каждого спектакля. А если этого не делать, то баобабы разрастутся и просто убьют спектакль изнутри, хотя актеры наверняка будут ощущать себя в нем очень комфортно. Уже через года два-три от спектакля ничего не остается.

Недоросль: Сколько у тебя спектаклей в сезон получается?

Мовсесян: Ну вот если просто все спектакли разделить на количество моих активных сезонов, то получается ровно один в сезон, хотя у меня бывало и по два, и по три (но маленьких), и по три года на спектакль было, как раз "Кролик" был таким долгостроем, но там далеко не все было связано с моей медленностью. Один большой спектакль в сезон - это очень хорошая скорость для меня, позволяющая и нормально работать, и восстановить мозги и душу, или как там называется эта часть человеческого организма.

Недоросль: А такое ощущение, что ты работаешь очень много, что ты один из самых интенсивно работающих режиссеров.

Мовсесян: Это потому что меня очень много в фэйсбуке (смеется). Когда я не ставлю, я постоянно читаю, смотрю, придумываю и пишу инсценировки. Я обожаю прозу и очень не люблю пьесы. Кучу всего я придумала, но не поставила, вернее, придумала уже до такой степени, что ставить нет необходимости, просто прожила это внутри полностью. Но вот за этот год я написала сложнейшую инсценировку по книге, о которой мечтала много лет. Пока секрет. Не всякий театр это потянет, это огромный по вложению всего спектакль. Но материал невероятный! Мечтаю о РАМТе, конечно. Хотя возможны варианты.

Недоросль: А ты понимаешь, что когда ты поставишь "Манюню", клеймо режиссера театра для детей к тебе приклеится намертво?

Мовсесян: Клеймо?! Ничего себе! Ты так говоришь, как будто в этом есть что-то плохое. Может быть, я родилась на свет, чтобы сделать несколько сказок. У меня нет никакого ощущения второсортности этого дела. Как можно заниматься этим, если так думать? Это беда детского театра - люди, которые так относятся к нему. А они же там торчат частоколом. Нереализованные и невостребованные во взрослом театре и снисходительно спустившиеся на детский этаж. Кем себя надо чувствовать, чтобы так жить? Ведь ничего круче нет, чем детский театр. Вообще ничего круче нет! Театр ведь вообще вещь очень наивная. Сама его природа - это природа игры. Что может быть более естественным и корневым, как не детский театр? Потом, честно говоря, режиссеров, которые могут сделать хороший детский спектакль, их очень мало. Их почти нет. Я совершенно не комплексую, что меня считают режиссером театра для детей. И для меня оскорбительно, что эта тема второсортности вообще у кого-то есть. Я лучше этого ничего в жизни получить не могла. Но у меня вообще так получилось, что я давно, почти всю жизнь, связана с детьми, я же, закончив астрономическое отделение физфака МГУ, пошла работать в школу: преподавала сначала мировую художественную культуру, потом рисование, после организовала детский театр "Летучий корабль". Вот так получилось, совершенно случайно, но совершенно гениально для меня. И, оказавшись в школе по огромной любви, я совершенно не понимала людей, которые, работая учителями, мучились. Искренне мучились.

Недоросль: То есть тебя дети не бесят?

Мовсесян: Бесят иногда, а как же? В детском театре, да чтобы дети не бесили (смеется)? Но если серьезно, знаешь, меня жизнь не бесит. Я много думала про это. Я пошла в школу, потому что хотела, мне это было интересно. Я это ощущала, как какое-то потрясающее дело и поприще. Меня это по-настоящему заводило, что я могу в школе реально поворачивать чьи-то мозги и что-то изменять в мире. Я такими категориями думала, как бы пафосно это ни звучало. И мне безумно нравилось в школе. А рядом были учителя, не все, слава богу, но были, которые отбывали, которых все доставало, которые просто были замученные несчастные тетки. Как те люди, которые ходят по улицам и не видят ничего. В одной и той же школе, с одними и теми же детьми. Я кайфовала, а кто-то мучился и тянул лямку, проклиная свою жизнь. Вот я, например, знаю рецепт счастья, универсальный совершенно. Он в самой жизни. Нужно просто видеть ее, видеть, как она движется вокруг, как она прет отовсюду. И жить надо, двигаться, вот как нас Гинкас учил - действовать в жизни, чтобы был театр кругом. Любить то, что делаешь, а не делать то, что любишь - это как раз редко получается. Вот любить то, что ты делаешь сейчас. Чищу картошку - кайф, люблю! Ставлю спектакль - кайф, обожаю! Картошка не меньше спектакля. Профессия учителя не менее интересна, чем работа режиссера, я это знаю, проверено. И дворника тоже, и повара. По мне, вот дворник, пекарь, столяр, водитель трамвая, учитель, врач, поэт, художник, актер, режиссер - это какие-то великие совершенно, мировые профессии. А монтировщик в театре? Это же фантастика, если вдуматься. Это такой божий плотник, который каждый день собирает и разбирает огромные миры! В РАМТе вот есть несколько поэтов в этой области. Уважаю и обожаю! И ненавижу тухляков, которые отбывают и страдают, и ненавидят тех, кто живет и шевелится постоянно. В общем, жить стихами, дорогие товарищи! Вот рецепт счастья.