Строитель утопии

Бородин-режиссер - это прежде всего большая мысль. О человеке. В отточенной художественной форме. Она потому и важна так, эта мысль, что право на нее выстрадано ясностью жизненного рисунка, отчетливо личного, в какой бы ипостаси ни выступал - творца, отца, педагога, мужа, главы театра-дома. Мало у кого в современном российском театре такая неповрежденная репутация. Его интеллигентность почти несовместима с профессией, но остается основным условием совместимости с жизнью. Человек в высшей степени доброжелательный, он в той же степени и закрыт. Мы решили посмотреть на него глазами тех, кому позволено заглянуть за занавес, побывать за кулисами - сцены и жизни крупного режиссера.

И да - у Бородина есть уникальная по нынешним временам особенность. Он пишет записочки и письма. Актерам, партнерам, детям. Всю жизнь.



"ЛЕЛЕЧКА, РАЗБУДИ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА, ЗАВТРА В 9…"

Часть ночи для художественного руководителя РАМТа всегда проходит в разборе пьесы, чтении, планах репетиций; вставая от трудов, Бородин оставляет на столе неизменный листочек. Меняется в нем только время.

Алексей Владимирович - атипичный театральный персонаж: однажды женатый. Леля - Елена Владимировна - сама приветливость, сдержанность, спокойное достоинство; взглянув на нее, немедленно утверждаешься в лучших мыслях о Бородине: такую спутницу надо заслужить.

Чем? Бородин точно знает: все время обновляющимся чувством! "… чтобы это длилось, надо влюбляться в человека несколько раз в жизни, но влюбляться всякий раз заново, и не потерять эти моменты, не упустить эти мгновения - если нет обновления, ничего не будет!"

Елена Владимировна следовала за мужем всюду, куда бросала судьба; диссертацию по биологии, третью из начатых, защитила, только вернувшись окончательно в Москву. Вела и хранила дом. В городе Кирове, где из еды не было ничего, кроме морковки, картошки, свеклы, на пятом этаже хрущевки каждый вечер устраивались веселые посиделки.

Когда-то, в другом веке, она полюбила человека бурно одаренного, смешливого, с копной каштановых волос, чрезвычайной деликатности и чрезвычайного же упорства. Мелькнули десятилетия, каштановую копну сменила седина, выросли и сами стали родителями дети, Бородин по-прежнему с утра до ночи в театре, но их роман продолжается.

- …самое лучшее мое время, когда я прихожу вечером домой… Когда-то Наташа с Володей подарили мне кресло, и вот я сажусь в него, Леля на диван, и мы сидим, и разговариваем, и молчим полчаса. И это - центр всей жизни. И говорим друг другу: " Ну, давай еще 10 минут, пора греть ужин, нет, давай еще 15 минут, ужин потом…" Это даже не покой, это настоящая полнота, полноценность.


"ДОРОГОЙ ВОЛОДЯ, САМОЕ ГЛАВНОЕ - В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ СЛУШАТЬ ТОЛЬКО СЕБЯ!"

Эту записку сын Алексея Владимировича получил в день, когда его, 26‑летнего, назначили и.о. редактора "Известий". Записку Бородин-младший хранит. В ней пунктов пять: "… суть в том, что ты не обращаешь внимания на новую должность, продолжаешь заниматься делом, которое и без того делал; понимаешь, что все конечно, и смотришь на ситуацию трезво. Доверяешь людям, но ведешь себя осторожно…"

- Из всех этих фраз просто сочилось желание меня в сложной ситуации поддержать и успокоить, сделать так, чтобы эмоций было поменьше, а хладнокровия и сосредоточенности побольше.

…Свой первый зуб я потерял на репетиции и всю репетицию искал его на полу в темноте. Театральное детство началось с рождения. Когда-то я говорил отцу: "Какой ты, папа, счастливый, - ты можешь целыми днями смотреть на сцену!" Был уверен, что буду актером, даже играл башкирского сиротку в спектакле "Долгое-долгое детство", но уже лет в 13 четко сформулировал (папа эту фразу ценит): "Когда тебе нужно будет, чтобы твой артист заплакал или засмеялся, я себя заставить не смогу…"

И, вместо того чтобы стать плохим актером, пошел в журналистику. В основном, под влиянием Щекочихина, в театре его называли Щекочехов…

Но до сих пор каждый спектакль, который отец ставит, - для меня! Конечно, это не так, с его точки зрения, но все его спектакли - личный мне месседж - и "Берег утопии", и "Электра", и "Нюрнберг"…

Бывший главный редактор "Известий" сделал выбор задолго до того, как нынешние векторы развития России стали всем очевидны; жену и троих детей перевез в Новый Свет.

- Перемещаясь в пространстве, я думал про своего деда - он некогда перевез семью из Китая в Советский Союз. Сейчас я меняю направление роста веток, но делаю это осознанно. Отец принял мой выбор - не сразу, но принял. Он всегда говорил, что у меня своя дорога. Он - человек, который живет в своем мире, в своей стране, с жителями этой внутренней страны, и среди ее обитателей - Чехов и Стоппард, Шекспир и Щехочихин, его родные, его артисты - все, кого он в этот мир внутренний включил, и ему там с ними хорошо… Да, фраза "Папа для меня пример" звучит пошло, но я всю жизнь смотрю, какие поступки он совершает, какие принимает решения, как он глубок и конкретен одновременно и как умеет концентрироваться на главном…

Бородин-младший приехал в Штаты, никого там не зная, и стал одним из успешных рестораторов Нью-Йорка. В городе, где десятки ресторанов открываются и закрываются ежедневно, проект "Бургер и лобстер" стремительно завоевал популярность: 2 тысячи человек в день - круто даже для Нью-Йорка, и дело ширится, развивается.

- В сущности, все обстоит, как и раньше, - мы продаем контент и стараемся, чтобы он был лучшим. Я помню, какое чувство было у меня раньше на верстке в "Известиях: "Драйв прет!" Вот и сейчас у меня - драйв прет!


"ДОРОГОЙ СТАСИК, А ПОМНИШЬ У БЛОКА: "ДЫША ДУХАМИ И ТУМАНАМИ…"? ВОТ ЭТОГО ХОЧЕТСЯ - МАГИИ ДРУГОЙ АТМОСФЕРЫ…"

На четвертом этаже РАМТа - владения Станислава Бенедиктова. Тихий, блестящий мастер пластической режиссуры, он занимается сценографией бородинских спектаклей уже полвека. В одном зальчике - макеты, в другом - на полу рулоны тканей и выкройки, в третьем - на столе и по стенам царят эскизы и театральная живопись. А в окнах со всех сторон - старые крыши Москвы.

Бородин и Бенедиктов - не просто соавторы, не просто друзья - люди неразрывной жизненной рифмы: в обоих что-то от чеховских персонажей - мягкая сила, внутреннее изящество. Над эскизом или прирезкой они иногда разговаривают практически нечленораздельно: "Угу? Ага… Ааа. Ну-ну… Эээ, тааак…" Два белых асимметричных стула, которые Бенедиктов смастерил для их диалогов, оклеены знаменитыми бородинскими записочками - за десятки световых лет общего театра.

- Алеша живет несуетно. Никакой игры в роль главного режиссера, никакого самодовольства. Он человек, который идет через большие сомнения, а дружба позволяет их не скрывать… Я тоже не скрываю от него свои первые мысли, которые кажутся иногда странными или несбыточными.

Споров я не помню, ссор не было никогда. Алеша, в отличие от многих, очень тонко понимает и рисунок, и живопись. Я всегда много предлагаю, стараюсь уловить: близко, будет подхвачено или нет? Если вижу, что это не поможет спектаклю, ищу другой путь. Его предельная профессиональная честность позволяет ему говорить, что для него творческий процесс начинается в момент, когда сочинено пространство. Оно его провоцирует, волнует.

В театр мы должны приносить ощущения большой жизни, и он очень чуток к тому, что вокруг происходит, к новому ритму, к боли времени.

Я воспитан в духе Боровского, Кочергина, Левенталя - в стремлении создать метафорический образ мира, это было и остается неизменным. Тут какое-то важное наше общее качество: верность принципам - в конечном счете верность дружбе, верность любви. Но главное - высоким целям.

…Если человек рядом существует вот так, страдая, мучаясь, сомневаясь и меняясь, это огромная опора. Опора настоящей культуры. И ты можешь тогда более уверенно жить…

"ДОРОГАЯ МАША! (ИМЯ ВЫМЫШЛЕНО. - М. Т.) В ТВОЕЙ РОЛИ (ДА, ВТОРОСТЕПЕННОЙ) НАДО ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ГЛАВНОЙ ГЕРОИНЕЙ И ПОЗВОЛЯТЬ СЕБЕ ВСе! ЧТОБЫ ВСЕ ЧУВСТВОВАЛИ: НА СЦЕНУ ВЫШЕЛ ГЛАВНЫЙ ЧЕЛОВЕК! У ТЕБЯ ЭТА ЭНЕРГИЯ ЕСТЬ!"

Переписка режиссера с артистами - тема для историков театра. Она началась, когда целыми днями репетировали "Дневник Анны Франк", а ночь у Бородина уходила на то, чтобы вычленять из хаоса что-то главное для каждого. Теперь это часть жизни. Как и артисты, изо дня в день ждущими, требовательными глазами глядящие на главного. Цитирую их: разноголосый субъективный хор дополняет реальный объем до объективного.

- Когда он выбирает материал, мы часто смотрим на него как на безумца! Ты же должен понимать, что это про тебя. Тебя это должно трогать! А ты просто ничего не понимаешь! А он говорит: "Завтра начинаем репетировать!"

- Его письма с подробностями, деталями - это личная беседа, через письмо. Замечания, которые делаются при всех, - совсем другое. В том письме он хотел, чтобы я не боялась быть яркой, хотел взбодрить меня! При всех это было бы невозможно. И я действительно стала шалить, я полюбила этот спектакль, потому что в нем у меня есть тайна…

- Когда выпускали Стоппарда, репетировали сутками, прогоны шли по 10 часов. И все друг другу так сочувствовали, так жалели себя: как мы много работаем, как устали!.. А на следующий день после первого прогона мы все получили письма. Алексей Владимирович нас отпустил отдыхать, а сам писал всю ночь. И это был подробнейший разбор.

- Важнейшее его качество - внимание. Не в смысле вежливости. Это такое пристальное вглядывание в людей.

- Мне очень ценно, что он направляет и дает свободу. Мне нужна эта свобода! А кто-то не знает, что с нею делать.

- Перед выпуском нам обычно так трудно… Он нас доводит до критического предела, и происходит так, что команда становится сильнее режиссера, он, собственно, этого и добивается, только вслух не говорит. И мы - десять человек - становимся настолько слитыми, настолько едиными, что нас уже ничем не разрушить. Тогда спектакль можно выпускать…

- Он мало показывает. Но сразу - к мысли, к способу существования. Копает очень глубоко, до слоев, о которых не догадаешься.

- Раньше мы часто ругались - по поводу пьесы, решений, характеров. Теперь все реже. Потому что, как мы говорили когда-то по поводу Кнебель: "Мария Осиповна права, даже когда она не права". И начинаешь, в конце концов, понимать: Бородин прав, даже когда он не прав. Что-то такое его ведет… Можно сказать: отвратительная пьеса, читать невозможно, играть невозможно, а потом - раз и становится "Берег утопии". Раз - и "Нюрнберг"!

- иногда слушаешь рассказы коллег из других театров и диву даешься: как можно заниматься творчеством в атмосфере зависти, обид, вражды?! И это безусловно его заслуга - здоровье в коллективе. Чтобы попасть в РАМТ, мало быть талантливым, нужно быть качественным.

- Иногда в гримерках ропщут, не все актеры считают, что его способ работы идеальный. Но тот, кто ему доверяет, остается в выигрыше.

- Тонкий, порядочный, прекрасный. Может страшно наорать, но не по злобе. Капризный иногда невыносимо! Но мы себя чувствуем в чертогах, во дворце, в сказке! Атмосфера в театре - нигде такой нету!

- Что бы ни предлагалось на малых сценах, он говорит: почему нет?! Надо пробовать! Молодым режиссерам в РАМТе кайф. И это не расчет, хотя и расчет тоже, - ему с ними интересно.

"НАТАШЕНЬКА, ПРОЧИТАЙ, ПОЖАЛУЙСТА, СЕГОДНЯ "КАПИТАНСКУЮ ДОЧКУ" СО СТРАНИЦЫ 30 ПО СТРАНИЦУ 80. ЦЕЛУЮ. ТВОЙ ПАПА"

- Изо дня в день лежала написанная этим красивым почерком записка. Ослушаться папу?! Невозможно. Мы с братом читали все.

У папы очень заразительный смех. Если он смеется, все кругом ухохатываются. Мне было четыре года, однажды вечером мы сели с ним играть в шашки. И он съел мою шашку, а я выразила свою эмоцию в матерном слове, которое услышала накануне в детском саду города Кирова. Как он хохотал! Как хохотал! Продолжаем играть, я повторяю словцо: папе же нравится! И вдруг шашки полетели во все стороны, эту летящую доску шашек я запомнила на всю жизнь.

Все счастливые детские моменты с ним помню. Вот мы в четыре руки играем "Элегию" Массне, а потом через много-много лет она становится музыкальной темой "Берега утопии". Вот я с ним танцую. Очень люблю танцевать! Сначала у него на руках, потом рядом, потом как дуэт. А потом мы смотрим - Антониони, Висконти…

Сам Бородин вспоминает, как начал читать дочери "Алису в Стране чудес" и как она, пятилетняя, хохотала взахлеб. Тонкий советчик, дочь определила несколько важнейших сценических сюжетов: "Беренику" Расина, "Наш городок" Уайлдера, "Электру" О’Нила…

- Он помогал мне на всем моем странном пути из театроведения в бизнес. И хотя он физически не способен вбить в стену гвоздь, но его мужскость так присутствует в других качествах, что для меня идеальный вариант мужчины был всегда чем-то почти недостижимым…

- В острые моменты мы с папой идем гулять. Парк, бульвар… Несколько его слов - и ты ощущаешь, что у тебя такие тылы… У него нет предрассудков. Человек свободен.

…В его "Отверженных" была фраза: "… умирать не страшно, страшно - не жить". И во всех его спектаклях это всегда присутствует - осознание радости бытия при понимании, что многое несовершенно. Счастье - однажды мы с ним признались в этом друг другу - это про нас, про наше общение. Мы друг в друге черпаем вдохновение для жизни. Я легко могу заплакать, когда смотрю его спектакли…

На праздниках большой семьи - вместе с сестрами, их детьми и детьми детей - за стол садятся человек 30, Бородин - патриарх, центр семейного мира. И он полностью искренен, когда говорит: "Моя семья для меня все!" Но всем в этой семье знакома героическая интонация фразы: "Вот завтра я могу быть с вами хоть полдня!" Бородин живет и развивается как человек театра, он принадлежит своему дару, своей роли во времени, - и знает это.

Репетирующий, он очень похож на дирижера: стоит спиной к залу и делает движения обеими руками. По его спине сразу видно, как идет репетиция. Она может быть растерянной, эта спина, или довольной, или озадаченной. А иногда - триумфальной.

- По утрам особенно печалит и мучает утопия, иллюзия невозможности жизни, в которой все было бы устроено так, как хотелось… и несмотря на это, ты должен вставать, и не просто двигаться - побеждать.