Пять шагов от любви к трагедии

"Чехов-GALA" стал тринадцатой (!) премьерой театра (и второй - его худрука Алексея БОРОДИНА) в этом сезоне. Из заявленных на сентябрьском сборе труппы постановок на следующий сезон перенесены только три, а все основные проекты реализованы. А ведь РАМТ работает в тех же самых кризисных условиях, что и прочие московские театры. Тем не менее на Маленькой сцене и в Черной комнате идут четыре детских спектакля-сказки, поставленных совсем молодыми режиссерами, учениками Сергея Женовача; в "Ночном проекте" - современные пьесы молодежной тематики, а на Основной сцене можно увидеть и красочный мюзикл, и трагическую историю-притчу о войне. Для Москвы это случай в буквальном смысле слова уникальный: худруков, готовых пустить в свою вотчину "чужаков", можно пересчитать по пальцам одной руки.

Спектакль этот, в котором с ювелирной точностью переплетены четыре знаменитые одноактовки - "Медведь", "Предложение", "Юбилей" и "Свадьба", - похож на шкатулку с двойным дном. Открываешь ее - все искрится, сияет и переливается, разливается звонким и дружным смехом. РАМТ - один из немногих театров, куда ходит публика, не разучившаяся смеяться над собой. А Бородин так интонировал спектакль, что, продолжая хохотать над нелепостью чеховских персонажей, чувствуешь - вот он, я, и со мной происходило нечто подобное. Или могло произойти. И так заразительно это веселье, что, кажется, ему и конца не будет. И вдруг - щелк! За несколько минут до финала открывается второе дно - "Лекция о вреде табака". И веселье облетает, как под утро облетают блестки с карнавальных костюмов. А под ним обнаруживается беспощадная, жесткая и безжалостная чеховская ирония, даже цинизм.

"Добрый юмор" Антон Палыча - не более чем миф. Врач не может быть добрым или злым. Он обязан быть точным и беспристрастным. Профессиональные медики, изучавшие клиническую деятельность писателя, практически в один голос утверждают: Чехов был непревзойденным диагностом. Алексей Бородин осторожно и бережно, буквально по ниточкам-репликам разобрал его "шутки" и "водевили" и переплел заново: все четыре истории развиваются практически параллельно в одном сценическом пространстве. Художник-постановщик Станислав БЕНЕДИКТОВ выстроил конструкцию, которая существует словно бы вне времени и конкретного места: Чехов любил помещать своих героев в некое богом забытое захолустье, которое одновременно везде и нигде. И получился своего рода гобелен - многофигурное полотно, повествующее о превращении окрыляющего душу чувства в тяжкое ярмо, придавившее человека к земле, превратившее его даже не в раба, а в извивающегося в агонии червя. Пошаговая анатомия брака, интертекстуальное исследование организовал для зрителя режиссер.

Билеты на этот "урок анатомии" надо выдавать в загсах при приеме заявлений о регистрации брака. Чехов, как, возможно, ни один другой русский писатель, умеет не дрогнувшей рукой развенчивать наши иллюзии, разрушать самообманы, которые мы так тщательно возводим, когда нам кажется, что вот именно сейчас мы встретили ту самую свою половинку, которая и сделает нас сказочно счастливыми. Сегодня вроде бы наивно надеяться на то, что театральная постановка в состоянии кого-то предостеречь от ошибки, которая может стать для человека фатальной. Но так уж, видимо, устроена русская душа, что робкая надежа - а вдруг? - никогда до конца не покидает ее, независимо от того, какое тысячелетие на дворе.

И в самом деле, как все прекрасно начинается в "Медведе". У нее - траур, у него - выплата в банк, и вдруг - такое половодье чувств. Дуэт молодой вдовы (Мария РЫЩЕНКОВА) и нестарого помещика (Илья ИСАЕВ) искрометен, как молодое вино, мгновенно ударяющее в голову. И кто, наблюдая за этой парой, будет думать о том, что вдовушка влюбляется в первого встречного лишь оттого, что в супружестве так и не испытала настоящего чувства. А этот первый встречный готов потерять голову от ямочек на щеках на том основании, что до сих пор никто не оказывал ему такого сопротивления. Он вроде даже и спохватился, у Исаева это "Очень мне нужно было влюбляться в вас! Завтра проценты платить, сенокос начался, а тут вы… Никогда этого не прощу себе…" выходит даже более чем убедительно. И ведь, с точки зрения Антон Палыча, действительно не простит.

Однако чувство вспыхнуло. Надо делать предложение. Впрочем, делают его и тогда, когда особого чувства никакого нет. Ведь коли станешь "ждать идеала или настоящей любви, то можно и вовсе не жениться". Тем более что и "возраст критический", и "правильная, регулярная жизнь нужна". Александр ДОРОНИН (Ломов) так искренне разделяет матримониальные терзания своего персонажа, что едва не затмевает очаровательную воинственность своей партнерши - Дарьи СЕМЕНОВОЙ (Наталья Степановна). А если вслушаться в суть этой баталии? Дались же им эти лужки! Поженятся - общими будут. Ан нет, не тут-то было! Стоят до последнего. Совсем как мы с вами, уважаемые дамы и господа, когда выясняем, кто больше работает и чего в этой жизни добился да кто за чей счет живет. Чем такие, с позволения сказать, разборки заканчиваются, ни для кого не секрет.

Предложение сделано, отступать некуда. Играем свадьбу. Ну а тут уж и параллели проводить как-то неловко. Браки "из интересу" в наше время такая же суровая реалия, как и сто лет назад. Только одним выигрышным билетом интерес не ограничивается. Жаль, что в этой истории чеховские персонажи как-то подрастеряли отпущенный им автором колорит. Не хватило его ни Апломбову (Роман СТЕПЕНСКИЙ), ни даже госпоже Змеюкиной (Янина СОКОЛОВСКАЯ). Только за невинно пострадавшего свадебного генерала (Юльен БАЛМУСОВ) до боли обидно, хоть он и не так стар, как это написано у Чехова.

Ну а дальше начинается семейная жизнь. Она представлялась Антону Павловичу исключительно как непрекращающийся кошмар, и у него были для этого основания: ни его родители, ни он сам особо счастливы в браке, похоже, не были. Не потому ли счастливо начинающиеся любовные истории он всегда подводит к расставанию ("Медведь" являет собой чуть ли не единственное исключение из этого правила). А семейная жизнь, как ни крути, если не трагедия, как у Нюхина, то драма, как у Шипучина. Хотя… Кто знает, может, и пока что преуспевающий Андрей Андреич (Алексей ВЕСЕЛКИН едва заметными штрихами набрасывает начало этого нисхождения в ад, где его героя ждет отнюдь не Эвридика) будет не слишком отличаться от несчастного "мужа своей жены" Ивана Васильевича. Тем более что у его восхитительной в своей глупости супруги Татьяны Алексеевны (Рамиля ИСКАНДЕР) есть все шансы стать улучшенной версией настырнейшей г-жи Мерчуткиной (Татьяне МАТЮХОВОЙ удалось сыграть этого монстра с непередаваемым кокетством).

И вот над всеми этими милыми, нелепыми и трогательными людьми, суетящимися вокруг собственных проблем, грохочет гром крошечной трагедии, разрастающейся на наших глазах до вселенских масштабов. На пути в этот личный ад находится каждый, включая еще упоенных счастьем персонажей "Медведя". И каждый - на своей ступеньке. Лектор, пытающийся вещать собравшимся о вреде табака, уже достиг дна. Самым большим горем, какое только может выпасть на долю человеку, по мысли Чехова, является несбывшаяся жизнь. И сей жребий, по его разумению, выпадает практически каждому, имевшему счастье/несчастье родиться с русской душой. "Бежать, бросить все и бежать без оглядки… куда? Все равно куда… лишь бы бежать от этой дрянной, пошлой, дешевенькой жизни…" - отчаяние Нюхина (Алексей МАСЛОВ рискует не просто встать на край бездны, но и заглянуть в нее) не знает предела и меры, ибо ему ясно, что на побег у него не хватит сил. Не физических, разумеется, душевных. Он растратил их по дороге: "…я был когда-то молод, умен, учился в университете, мечтал, считал себя человеком… Теперь не нужно мне ничего! Ничего бы, кроме покоя… кроме покоя!"

И закрывается эта шкатулка с секретом под мелодию "Камыша", шумевшего темной ночкою, которую возлюбленная пара выбрала для своей прощальной прогулки. Чехову была очевидна тщетность человеческих усилий во что бы то ни стало быть счастливым. Для него уютные, полные мира и покоя дома, под крышами которых коротают свои дни счастливые семейства, не просто не существуют в конкретной точке пространства. Они для него не существуют в принципе. И природа его смеха нам, пожалуй, кажется странной, даже отчасти инфернальной: перед лицом вечности все наши страсти-мордасти есть сущая ерунда и чепуха. Реникса. А значит, смешно! Но, может быть, для зрителя, принесшего с собой в зал это извечное человеческое стремление к счастью, эта чеховская "бессчастность" и станет той точкой, от которой он начнет строить свое собственное доказательство существования счастья? Методом от противного…

Виктория Пешкова
"Литературная газета"
Мы используем файлы cookie для наилучшего взаимодействия.