Российский академический
Молодежный театр
+7 (495) 692-00-69 (касса)
Театральная пл., д. 2
ПУТЕШЕСТВИЯ НА КРАЙ НОЧИ
"Ленинградские сказки" Юлии Яковлевой сделаны на стыке нескольких традиций, которые она смешала в уникальной пропорции.
Это война и блокада глазами детей. Тут и дневники Тани Савичевой и Анны Франк, и богатая беллетристика. В собственно ленинградской словесности стоит вспомнить повести Виктора Голявкина ("Мой добрый папа") и Юрия Германа ("Вот как это было").
Это петербургские сказки-фантасмагории с западным колоритом. От Одоевского и Погорельского до Чуковского, Каверина и Шварца.
Это обэриутская линия, в диапазоне от "Безумного волка" до "Елки у Ивановых". Поздний ее плод - недавно опубликованные блокадные стихи Геннадия Гора, где ткань бытия истончается до простейших сущностей, выцветших картинок из букваря и анатомического учебника.
Инсценировку сделала Мария Малухина. Жанр спектакля обозначен как "мистическое путешествие". Мотивы первоисточника сохранены, но буйная фантазия драматурга и режиссера взбила из них еще более терпкий коктейль. Хотя этого можно было ожидать, зная "Василиссу", предыдущую работу Малухиной и Гуревича в РАМТе, где они весьма вольно переосмыслили каноны русской волшебной сказки.
Три юных героя - робкая Таня (Татьяна Матюхова), нервный Шурка (Владимир Зоммерфельд) и рассудительный Бобка (Алексей Бобров) - теряют родителей во время репрессий, попадают в приемную семью, голодают в блокаду, попадают в эвакуацию, теряются и находятся, возвращаются в Ленинград.
Но что бы с ними ни происходило, они все время обитают на границе загробного мира, то и дело проваливаясь в него с головой. В сказках Яковлевой это была карело-финская Туонела. В спектакле - еще более жуткий мир нордических саг, где хозяйничают кривой бог Один (очень убедительная роль Алексея Блохина) и его безымянная подручная, назовем ее Лихо Одноглазое (Татьяна Курьянова). Даже если действие переносится в знойную Бухару, законы там царят те же самые.
Поначалу это потустороннее царство выглядит даже уютно. "Мой тихий сон, мой сон ежеминутный - невидимый, завороженный лес, где носится какой-то шорох смутный…" На голых зимних деревьях развешаны детский велосипед и этакие коммунальные скворечники, куда может поместиться взрослый поросенок. Что-то вроде Зачарованного леса из иллюстраций к "Винни-Пуху" Алисы Порет (кстати, подруги Хармса).
Но в третьем действии все обстоит уже совсем не по-детски. Главная сценическая конструкция - скелет шаманского дерева с чучелами неизвестных, но зловещих птиц. На этом дереве распинают Шурку, который забрел сюда в поисках пропавшей сестры Тани (мотив жития Одина, который девять суток висел на ясене Иггдрасиль, прибитый к нему своим же копьем). И еще норовят вылущить ему глаз в обмен на зыбкие надежды.
Отдельно развивается циклопический мотив. Глаз плюшевого мишки превращается в путеводный талисман. Бог Один подмигивает единственным глазом, и ему вторят светила. Око за око, кто старое помянет, тому глаз вон, кто забудет - оба долой… Плюшевый мишка, между прочим, в зазеркалье вырастает до вполне взрослого полумедведя-получеловека. В миксантропической шкуре с пиджачными лацканами.
Вдобавок рост детей не отвечает возрасту (младший Бобка - самый крупный, старшая Таня - самая субтильная). Великаны и карлики - обитатели многих мифических, литературных и театральных миров, но тут они странным образом сходятся в одном семействе.
Вдобавок почти все актеры заняты в трех-четырех ролях, что неизбежно влечет за собой добавочные мотивы зеркальных отражений, двойников и доппельгангеров. Вплоть до того, что отдельные роли порой даже выделить затруднительно. Актеры играют скорее застывшие состояния, а некоторое развитие заметно лишь в образе Шурки - от детских капризов и детской ревности до вполне взрослой и осознанной жертвенности.
Но по части актерских работ все же следует отметить скорбное бесчувствие Татьяны Матюховой в образе Тани, холодноватое очарование Яны Палецкой в образе Мамы, победительное простодушие Константина Юрченко в образе Дяди Яши.
Мама и папа уезжают на физкультурный парад все в белом и возвращаются все в крови. Дети в блокадном городе получают продовольственную посылку из благополучных времен и поедают ее в квартире без крыши. Медсестры санитарного поезда дефилируют в гимнастерках и балетных пачках. Ватные конечности убитых бойцов ведут отдельную самостоятельную жизнь. Дядя Яша теряет жену, но находит себе другую - причем внешне абсолютно такую же (обе роли, естественно, играет одна и та же актриса - Виктория Тиханская).
Звуковой фон всего этого - обрывки нерусских колыбельных, фортепианных пьес и органных фуг. А то и просто инструментальный шум с тревожно-нагнетательной семантикой.
Некоторые сцены спектакля были бы совершенно пронзительными или по-настоящему страшными. Но проникнуться ими как следует, как ни странно, мешает чрезвычайно неторопливое развитие действия - спектакль длится три с лишним часа.
Авторы спектакля погружают нас в мифопоэтический мир сновидений. Понятно, что самую острую печаль и самую сильную влюбленность мы переживаем во сне. Но понятно также, что острая фаза переживания не может длиться три часа кряду - такого никакая психика не выдержит.
Спектакль получился весьма эффектный, многослойный, головоломный, душещипательный и монотонный. Самое ценное в нем - что удалось найти структуру, в которой можно без лишнего пафоса и без намека на кощунство рассказать о самых страшных вещах, таких как репрессии и блокада, война и дети на войне. Самое досадное - что раствор оказался чрезмерно насыщенным.
Возможно, впрочем, что постановщики хотели попутно воплотить известный эффект мухи в янтаре, который замечает в Петербурге всякий приезжий.
Этот город и сейчас такой же. Выйдешь, бывало, к Гостиному двору в холодный весенний день. А там стоят четыре ветхие старушки с самодельными плакатами.
У одной на плакате написано, что Ленин - светоч всего человечества. У другой - что Сталин - это не то, что вы подумали, а лидер страны, победившей в войне. У третьей - что СССР был не тюрьмой народов, а совсем наоборот. У четвертой - руки прочь от Донбасса. И все четверо поют хором: "И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!" Хорошо поют, заразительно. Так что у людей на остановке губы беззвучно шевелятся.
А мимо проезжает девочка лет четырнадцати на цирковом велосипедике об одном колесе. Велосипед зелененький, курточка у девочки зелененькая - красота. Но при этом - голова обвязана, кровь на рукаве. Совсем как в военной песне.
Это война и блокада глазами детей. Тут и дневники Тани Савичевой и Анны Франк, и богатая беллетристика. В собственно ленинградской словесности стоит вспомнить повести Виктора Голявкина ("Мой добрый папа") и Юрия Германа ("Вот как это было").
Это петербургские сказки-фантасмагории с западным колоритом. От Одоевского и Погорельского до Чуковского, Каверина и Шварца.
Это обэриутская линия, в диапазоне от "Безумного волка" до "Елки у Ивановых". Поздний ее плод - недавно опубликованные блокадные стихи Геннадия Гора, где ткань бытия истончается до простейших сущностей, выцветших картинок из букваря и анатомического учебника.
Инсценировку сделала Мария Малухина. Жанр спектакля обозначен как "мистическое путешествие". Мотивы первоисточника сохранены, но буйная фантазия драматурга и режиссера взбила из них еще более терпкий коктейль. Хотя этого можно было ожидать, зная "Василиссу", предыдущую работу Малухиной и Гуревича в РАМТе, где они весьма вольно переосмыслили каноны русской волшебной сказки.
Три юных героя - робкая Таня (Татьяна Матюхова), нервный Шурка (Владимир Зоммерфельд) и рассудительный Бобка (Алексей Бобров) - теряют родителей во время репрессий, попадают в приемную семью, голодают в блокаду, попадают в эвакуацию, теряются и находятся, возвращаются в Ленинград.
Но что бы с ними ни происходило, они все время обитают на границе загробного мира, то и дело проваливаясь в него с головой. В сказках Яковлевой это была карело-финская Туонела. В спектакле - еще более жуткий мир нордических саг, где хозяйничают кривой бог Один (очень убедительная роль Алексея Блохина) и его безымянная подручная, назовем ее Лихо Одноглазое (Татьяна Курьянова). Даже если действие переносится в знойную Бухару, законы там царят те же самые.
Поначалу это потустороннее царство выглядит даже уютно. "Мой тихий сон, мой сон ежеминутный - невидимый, завороженный лес, где носится какой-то шорох смутный…" На голых зимних деревьях развешаны детский велосипед и этакие коммунальные скворечники, куда может поместиться взрослый поросенок. Что-то вроде Зачарованного леса из иллюстраций к "Винни-Пуху" Алисы Порет (кстати, подруги Хармса).
Но в третьем действии все обстоит уже совсем не по-детски. Главная сценическая конструкция - скелет шаманского дерева с чучелами неизвестных, но зловещих птиц. На этом дереве распинают Шурку, который забрел сюда в поисках пропавшей сестры Тани (мотив жития Одина, который девять суток висел на ясене Иггдрасиль, прибитый к нему своим же копьем). И еще норовят вылущить ему глаз в обмен на зыбкие надежды.
Отдельно развивается циклопический мотив. Глаз плюшевого мишки превращается в путеводный талисман. Бог Один подмигивает единственным глазом, и ему вторят светила. Око за око, кто старое помянет, тому глаз вон, кто забудет - оба долой… Плюшевый мишка, между прочим, в зазеркалье вырастает до вполне взрослого полумедведя-получеловека. В миксантропической шкуре с пиджачными лацканами.
Вдобавок рост детей не отвечает возрасту (младший Бобка - самый крупный, старшая Таня - самая субтильная). Великаны и карлики - обитатели многих мифических, литературных и театральных миров, но тут они странным образом сходятся в одном семействе.
Вдобавок почти все актеры заняты в трех-четырех ролях, что неизбежно влечет за собой добавочные мотивы зеркальных отражений, двойников и доппельгангеров. Вплоть до того, что отдельные роли порой даже выделить затруднительно. Актеры играют скорее застывшие состояния, а некоторое развитие заметно лишь в образе Шурки - от детских капризов и детской ревности до вполне взрослой и осознанной жертвенности.
Но по части актерских работ все же следует отметить скорбное бесчувствие Татьяны Матюховой в образе Тани, холодноватое очарование Яны Палецкой в образе Мамы, победительное простодушие Константина Юрченко в образе Дяди Яши.
Мама и папа уезжают на физкультурный парад все в белом и возвращаются все в крови. Дети в блокадном городе получают продовольственную посылку из благополучных времен и поедают ее в квартире без крыши. Медсестры санитарного поезда дефилируют в гимнастерках и балетных пачках. Ватные конечности убитых бойцов ведут отдельную самостоятельную жизнь. Дядя Яша теряет жену, но находит себе другую - причем внешне абсолютно такую же (обе роли, естественно, играет одна и та же актриса - Виктория Тиханская).
Звуковой фон всего этого - обрывки нерусских колыбельных, фортепианных пьес и органных фуг. А то и просто инструментальный шум с тревожно-нагнетательной семантикой.
Некоторые сцены спектакля были бы совершенно пронзительными или по-настоящему страшными. Но проникнуться ими как следует, как ни странно, мешает чрезвычайно неторопливое развитие действия - спектакль длится три с лишним часа.
Авторы спектакля погружают нас в мифопоэтический мир сновидений. Понятно, что самую острую печаль и самую сильную влюбленность мы переживаем во сне. Но понятно также, что острая фаза переживания не может длиться три часа кряду - такого никакая психика не выдержит.
Спектакль получился весьма эффектный, многослойный, головоломный, душещипательный и монотонный. Самое ценное в нем - что удалось найти структуру, в которой можно без лишнего пафоса и без намека на кощунство рассказать о самых страшных вещах, таких как репрессии и блокада, война и дети на войне. Самое досадное - что раствор оказался чрезмерно насыщенным.
Возможно, впрочем, что постановщики хотели попутно воплотить известный эффект мухи в янтаре, который замечает в Петербурге всякий приезжий.
Этот город и сейчас такой же. Выйдешь, бывало, к Гостиному двору в холодный весенний день. А там стоят четыре ветхие старушки с самодельными плакатами.
У одной на плакате написано, что Ленин - светоч всего человечества. У другой - что Сталин - это не то, что вы подумали, а лидер страны, победившей в войне. У третьей - что СССР был не тюрьмой народов, а совсем наоборот. У четвертой - руки прочь от Донбасса. И все четверо поют хором: "И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!" Хорошо поют, заразительно. Так что у людей на остановке губы беззвучно шевелятся.
А мимо проезжает девочка лет четырнадцати на цирковом велосипедике об одном колесе. Велосипед зелененький, курточка у девочки зелененькая - красота. Но при этом - голова обвязана, кровь на рукаве. Совсем как в военной песне.
Юрий Юдин // Петербургский театральный журнал // 10.04.2024