Российский академический
Молодежный театр
+7 (495) 692-00-69 (касса)
Театральная пл., д. 2
В Молодежном театре идет судебное разбирательство
А люди все умничают, валяют дурака, пьют, поют, совокупляются и убивают друг друга, невзирая на эпохи, - так одной фразой можно передать суть "Нюрнберга" - нового спектакля в РАМТе. Хотя можно сформулировать и поаккуратнее - о личной ответственности и коллективной безответственности, справедливости и тщетных поисках правды на этой грешной земле. Но сегодня даже у самого интеллигентного столичного режиссера, хотел он того или нет, в его "Нюрнберге"-2014 читается куда более жесткое высказывание о человеческой породе.
Сцену в РАМТе, как бесстыдную девицу, раздели и выставили напоказ всю, до задника, и использовали так, чтобы на ней поместилось все: зал судебных заседаний, пивнушка, улица, опера Бетховена и еще черт знает что. Все и главное - одновременно. Такое возможно без перемен декораций усилиями театральной техники и монтировщиков? Оказалось более чем - стараниями художника Станислава БЕНЕДИКТОВА, который даже цвет деревянных панелей повторил точь-в-точь как на обшивке в том знаменитом на весь мир Нюрнбергском суде. Он и в наше относительно мирное время продолжает судить/рядить граждан.
Надпись наверху, как и название спектакля, отсылает нас к знаменитому процессу над лидерами и идеологами Третьего рейха, призванными к ответу за убийства, жестокости, пытки, зверства, не имеющие себе равных. Но не они в центре внимания, а один из малых процессов, на котором слушались дела нацистских судей.
В основе "Нюрнберга" - киносценарий Эбби Манна, по которому в 1961-м Стенли Крамер снял свой знаменитый фильм, выдвинутый на "Оскара" аж в одиннадцати номинациях, две из которых он таки получил за лучший сценарий (Эбби Манн) и за лучшую мужскую роль (Максимиллиан Шелл). В том "Нюрнберге" снимались кроме Шелла Спенсер Трейси, Марлен Дитрих.
На самом деле у Алексея БОРОДИНА на сцене несколько Нюрнбергов - юридически-процессуальный, исторический и бытовой, которым с самого начала отказано в сепаратном существовании. С самого начала есть растерянность - суд это или пивной ресторан, где официанты элегантно с прямыми спинами скользят от столика к столику с кружками пенного? Путаницы добавляет маленький музыкальный составчик (пианино, саксофон, гитара) справа и совсем в глубине - эстрадка, на которой... мама родная... прости господи... Но при этом ближе к авансцене идет текст:
- Правосудие было отдано в руки диктатуры. В целях защиты государства... Судьи стали зависеть от сил, не имеющих отношения к правосудию. Был принят закон о чрезвычайных полномочиях власти, который нарушал положения Веймарской конституции и записанные в ней гражданские права. Вместо объективного рассмотрения дела главным приоритетом судьи стало вынесение обвинительных приговоров политически неблагонадежным лицам. (Ничего не напоминает?) И при этом - серьезные заявления, типа: "Права она или нет, но это моя страна". Это сказал один великий американский патриот. Немецкий патриот может повторить эти слова. А русский-то патриот чем хуже? - хочется спросить из зала в ответ на текст, написанный более 50 лет назад.
Сценарий не зря был отмечен "Оскаром" - как будто сегодня и про сегодня писан. Хотите про Америку? Пожалуйста: "Нет, все-таки мы, американцы, не созданы быть оккупантами" (замечу, принадлежит не российскому пропагандисту). А про русскую угрозу желаете? Извольте слушать: "Трумэн заявил: в связи с событиями в Чехословакии (к власти пришли коммунисты. - М.Р.) необходимо укрепить военную готовность. Он выразил опасение относительно способности западных наций выжить в условиях восточной угрозы". "Восточной угрозы!" Вы слышите?! То же самое, что говорил Гитлер. Борьба Востока и Запада за выживание".
И зал, где точно две трети молодежи, слушает очень внимательно, несмотря на скучноватую политическую и судебную риторику (все ж таки в театр пришли, не на митинг). И у этой сосредоточенности есть несколько объяснений: во-первых, это мощное полифоничное зрелище, что сродни опере с хорами и протагонистами (отличные работы Евгения РЕДЬКО, Александра ГРИШИНА, Ильи ИСАЕВА). Достаточно сказать, что на сцене под 60 человек в постоянном движении, и это на сегодняшний день самая многонаселенная драма Москвы. Жесткая энергичная режиссура, резкий монтаж эмоционально разнозаряженных сцен. Вот характерный пример: после просмотра на воображаемом экране (со сцены все смотрят в зал как бы поверх публики) фильма о зверствах фашизма в концлагерях - диалог двух подсудимых:
- Они говорят, что мы убили миллионы людей. Это невозможно.
- Возможно.
- Как?
- Вы спрашиваете, как это было технически возможно? Все зависит от пропускной способности. Допустим, у вас имеются две газовые камеры, вмещающие каждая две тысячи человек. Считайте. Есть возможность избавиться от десяти тысяч человек за полчаса. Убивать - это вовсе не проблема, проблема - куда девать трупы.
И тут же налетает веселая толпа с криками мальчишек на Маркплатц: "Сегодня Веселый понедельник! Праздник дураков!" Какие проблемы с трупами, когда есть девицы, пиво и можно/нужно в кабаре петь/танцевать. Сцена разнузданного веселья, и никому нет дела до миллионов задушенных в газовых камерах, память о которых так свежа после Нюрнбергского процесса. Жизнь продолжается, и попробуй ее в этом упрекнуть.
При всех правильных смысловых акцентах (исторических, моральных) Бородину, человеку тонкого и чуткого склада, удалось показать процесс более страшный: как фон (люди, толпа) поглощает суть, пережевывает и, цинично сплевывая, несется дальше: умничает, валяет дурака, пьет, поет, совокупляется и убивает друг друга, невзирая на эпохи. Что страшнее - те, кто на скамье подсудимых, или толпа, виноватая и не виноватая в своей жажде жить и размножаться. Ничего не меняется - тупик, так ясно показанный труппой РАМТа. А выход-то есть?
"Мы - это то, во что мы верим, что защищаем. Даже если защищать это невозможно". Могут эти слова главного героя служить утешением?
Марина Райкина
"Московский комсомолец"
Сцену в РАМТе, как бесстыдную девицу, раздели и выставили напоказ всю, до задника, и использовали так, чтобы на ней поместилось все: зал судебных заседаний, пивнушка, улица, опера Бетховена и еще черт знает что. Все и главное - одновременно. Такое возможно без перемен декораций усилиями театральной техники и монтировщиков? Оказалось более чем - стараниями художника Станислава БЕНЕДИКТОВА, который даже цвет деревянных панелей повторил точь-в-точь как на обшивке в том знаменитом на весь мир Нюрнбергском суде. Он и в наше относительно мирное время продолжает судить/рядить граждан.
Надпись наверху, как и название спектакля, отсылает нас к знаменитому процессу над лидерами и идеологами Третьего рейха, призванными к ответу за убийства, жестокости, пытки, зверства, не имеющие себе равных. Но не они в центре внимания, а один из малых процессов, на котором слушались дела нацистских судей.
В основе "Нюрнберга" - киносценарий Эбби Манна, по которому в 1961-м Стенли Крамер снял свой знаменитый фильм, выдвинутый на "Оскара" аж в одиннадцати номинациях, две из которых он таки получил за лучший сценарий (Эбби Манн) и за лучшую мужскую роль (Максимиллиан Шелл). В том "Нюрнберге" снимались кроме Шелла Спенсер Трейси, Марлен Дитрих.
На самом деле у Алексея БОРОДИНА на сцене несколько Нюрнбергов - юридически-процессуальный, исторический и бытовой, которым с самого начала отказано в сепаратном существовании. С самого начала есть растерянность - суд это или пивной ресторан, где официанты элегантно с прямыми спинами скользят от столика к столику с кружками пенного? Путаницы добавляет маленький музыкальный составчик (пианино, саксофон, гитара) справа и совсем в глубине - эстрадка, на которой... мама родная... прости господи... Но при этом ближе к авансцене идет текст:
- Правосудие было отдано в руки диктатуры. В целях защиты государства... Судьи стали зависеть от сил, не имеющих отношения к правосудию. Был принят закон о чрезвычайных полномочиях власти, который нарушал положения Веймарской конституции и записанные в ней гражданские права. Вместо объективного рассмотрения дела главным приоритетом судьи стало вынесение обвинительных приговоров политически неблагонадежным лицам. (Ничего не напоминает?) И при этом - серьезные заявления, типа: "Права она или нет, но это моя страна". Это сказал один великий американский патриот. Немецкий патриот может повторить эти слова. А русский-то патриот чем хуже? - хочется спросить из зала в ответ на текст, написанный более 50 лет назад.
Сценарий не зря был отмечен "Оскаром" - как будто сегодня и про сегодня писан. Хотите про Америку? Пожалуйста: "Нет, все-таки мы, американцы, не созданы быть оккупантами" (замечу, принадлежит не российскому пропагандисту). А про русскую угрозу желаете? Извольте слушать: "Трумэн заявил: в связи с событиями в Чехословакии (к власти пришли коммунисты. - М.Р.) необходимо укрепить военную готовность. Он выразил опасение относительно способности западных наций выжить в условиях восточной угрозы". "Восточной угрозы!" Вы слышите?! То же самое, что говорил Гитлер. Борьба Востока и Запада за выживание".
И зал, где точно две трети молодежи, слушает очень внимательно, несмотря на скучноватую политическую и судебную риторику (все ж таки в театр пришли, не на митинг). И у этой сосредоточенности есть несколько объяснений: во-первых, это мощное полифоничное зрелище, что сродни опере с хорами и протагонистами (отличные работы Евгения РЕДЬКО, Александра ГРИШИНА, Ильи ИСАЕВА). Достаточно сказать, что на сцене под 60 человек в постоянном движении, и это на сегодняшний день самая многонаселенная драма Москвы. Жесткая энергичная режиссура, резкий монтаж эмоционально разнозаряженных сцен. Вот характерный пример: после просмотра на воображаемом экране (со сцены все смотрят в зал как бы поверх публики) фильма о зверствах фашизма в концлагерях - диалог двух подсудимых:
- Они говорят, что мы убили миллионы людей. Это невозможно.
- Возможно.
- Как?
- Вы спрашиваете, как это было технически возможно? Все зависит от пропускной способности. Допустим, у вас имеются две газовые камеры, вмещающие каждая две тысячи человек. Считайте. Есть возможность избавиться от десяти тысяч человек за полчаса. Убивать - это вовсе не проблема, проблема - куда девать трупы.
И тут же налетает веселая толпа с криками мальчишек на Маркплатц: "Сегодня Веселый понедельник! Праздник дураков!" Какие проблемы с трупами, когда есть девицы, пиво и можно/нужно в кабаре петь/танцевать. Сцена разнузданного веселья, и никому нет дела до миллионов задушенных в газовых камерах, память о которых так свежа после Нюрнбергского процесса. Жизнь продолжается, и попробуй ее в этом упрекнуть.
При всех правильных смысловых акцентах (исторических, моральных) Бородину, человеку тонкого и чуткого склада, удалось показать процесс более страшный: как фон (люди, толпа) поглощает суть, пережевывает и, цинично сплевывая, несется дальше: умничает, валяет дурака, пьет, поет, совокупляется и убивает друг друга, невзирая на эпохи. Что страшнее - те, кто на скамье подсудимых, или толпа, виноватая и не виноватая в своей жажде жить и размножаться. Ничего не меняется - тупик, так ясно показанный труппой РАМТа. А выход-то есть?
"Мы - это то, во что мы верим, что защищаем. Даже если защищать это невозможно". Могут эти слова главного героя служить утешением?
Марина Райкина
"Московский комсомолец"